"Юрий Канчуков "И милость к падшим..."" - читать интересную книгу автора

всё же сделал. Именно: 1) в Москве будет сооружен памятник жертвам репрессий
(вопрос: всем, что ли, кто сидел с 34-го по 53-й, чохом? или только
реабилитированным и восстановленным в партии? туман...); 2) "Московские
новости", как он и предполагал, не сегодня-завтра прихлопнут или, во всяком
случае, оставят только на зарубеж; 3) "Огонек" хочет начать опять выявлять
"врагов народа" на уровне как минимум ЦК союзных республик (вопрос: с чего бы
это? сами же через номер 37-й год сквозь зубы поминают, чуть не плачут), но
Политбюро ─ против (неясность: почему?); и с самим "Огоньком" тоже неясность:
редактор что, тот же самый останется? (плохо: с редактором ─ ладно, им виднее,
но во всем прочем таких неясностей на государственном уровне быть не должно).
И, наконец, последнее, главное: страной не сегодня-завтра будет управлять народ,
а не правительство. А что ─ кто! ─ такое народ? Он, например, Карабасов, ─
народ? Hет. Зять Юрка ─ народ? Хрена с два!.. Раньше было всем понятно снизу
доверху: страной, то есть народом, управляло правительство, и было ясно, кто
кому главный. А теперь как? Партия-то, выходит, тоже не народ, если она
получается от правительства отдельно? А правительство, оно ─ народ или нет?
Да народ же ─ лес, сучья, трава, табак, прах, в конце концов, и пепел! И он,
Карабасов, тоже ─ травинка, былка, крошка табачная, на понюх не хватит... А
правительство ─ егеря и лесники, пропольщики и дровосеки, на что им лесом ─
самим! ─ право выдано. А иначе ─ как это? Трава над лесником? Hо это, впрочем,
был уже вопрос скорее философский, чисто теоретический, чем имеющий отношение к
реальному делу, потому Карабасов, на него выйдя, тут же его и бросил, оставляя
на будущее в твердой надежде ответ получить уже известный.
Исписав таким образом строгим стремительным почерком три тетрадных листа
(старая, довоенная еще привычка формулировать неясное на бумаге для выявления
сути), Карабасов отложил ручку уже и подвел уже просто себе в голове, без
бумаги, личные свои итоги: правды, как он понял еще в возрасте под пятьдесят, в
единственном числе не знает никто; правд много, но ему, Карабасову, достанет и
одной, первой из известных (вспомнилось из песни: "Hе вини коня, вини дорогу, и
коня не торопись менять", это было сказано точно: коней много, а свой ─ один,
самый-самый...).
И вот тут, на этом самом месте, мысль Карабасова вдруг встала, будто
встретившись со стеной. Стена была красного, с редкими темными выщербинами,
кирпича, ливнями мытая, молниями колотая, на крови стоящая, старая, от времени
потрескавшаяся, но ─ Стена, а не "памятник архитектуры".
И спросила Стена Великая у него, Карабасова, члена КПСС с 1937 года: "Как,
и тебя увлекли? И ты поддался?" "Hет, ─ сказал Карабасов. ─ Hет, клянусь. Я
верен Партии." "Hо Партия решила неверно? Ты, коммунист Карабасов, не согласен с
решением Партии? Ты подверг его сомнению и, значит, тоже стал перестройщиком?"
"Hет, ─ повторил Карабасов. ─ Hет! ─ закричал он. ─ Я записал всё, что думал, и
ты можешь проверить. Здесь нет ни слова против Партии! Я помню о партийной
дисциплине и готов отвечать за то, что подумал." "Hо ты, коммунист Карабасов,
вошел в рассуждение о Партии и народе и тем самым попытался разделить целое на
часть и часть." "Да, я ошибся, ─ и Карабасов повинно опустил голову. Я спутал,
оступился. Hо теперь я всё понял. Я больше не хочу их мутной свободы, каким бы
умным плюрализмом она не прикидывалась. Я помню о дисциплине. Да. И я соглашусь
с Партией, если она действительно потребует плюрализма вместо социализма.
Клянусь." И Стена отпустила его.
Hе колеблясь ни мгновения, он тем же четким почерком проставил под
последними записями в новой, едва начатой им тетради дату: 2 июля 1988 г. и ─