"Григорий Канович. Продавец снов (повесть)" - читать интересную книгу автора

стол, где недвижно лежит моя мама, и, наверно, вспоминает ее флойменцимесы,
рубленую печенку, куриные шейки, ее тейглех, имбирь, ее ворчливую, кошерную
доброту.
- Радуйся,- говорит он на обратном пути.
Я вздрагиваю. Какая уж тут радость?
- Радуйся! - повторяет он.- Я, например, не знаю, где лежит моя мама... И
никогда уже этого не узнаю... и ее могиле никогда не поклонюсь... А ты
знаешь...- Натан замолкает и через мгновение произносит: - Мы к ней вместе
будем приходить. Ладно?
- Ладно.
- Ты как к своей, и я как к своей...
В глазах рябило от темноты, от безуспешных попыток хотя бы на час-другой
забыться коротким заячьим сном, чтобы назавтра не зевать на миру, не
валиться с ног при людях. Но, видно, нет на свете будильника безжалостней,
чем мысль.
Отчаявшись одолеть бессонницу, я зажег свет и принялся ходить взад-вперед от
дверей до забранного в решетку оконца. Мои шаги оживили тишину, от
вспыхнувшего огня ночника вдруг встрепенулся и прилепившийся к стеклу Бог
весть как попавший сюда мотылек, в келье стало одним живым существом, не
нарисованным воображением, больше. Мотылек заметался между прутьями решетки,
пытаясь вырваться прочь. Наблюдая за его бессмысленным, обреченным полетом,
я открыл форточку в надежде на то, что он вылетит из кельи, но он продолжал
метаться, и в его метании было что-то такое, что роднило нас в этом
прекрасном чужом городе.
Когда ходьба наскучила, я сел за стол, на котором чернел проспект отеля с
кратким описанием его славной истории, восходившей чуть ли не ко временам
Людовиков, и уставился на пустое морское побережье в стеклянной рамке.
Насладившись морским воздухом и ночным шумом волн, я выдвинул верхний ящик
стола, вытащил оттуда ютящееся во многих гостиницах мира Священное писание
на французском и английском языках и принялся листать приложенные к нему
карты древнего Израиля с Иерусалимом и Хевроном, Вифлеемом и Назаретом. Не
прошло и четверти часа, как их сменил Вильнюс, а праведников и апостолов -
Вульф Абелевич Абрамский и тот же Натан Идельсон, приславший через моего
приятеля, знаменитого литовского певца, гастролировавшего во Франции, нашему
учителю три пакетика с дорогими и редкими лекарствами.
- Это вам, Вульф Абелевич, от Натана,- говорю я, входя в палату и протягивая
посылочку.- Покажите их своему доктору.
Абрамский приподнимает голову с подушки, подтягивает под белую простыню
ноги, глядит на меня из-под пенсне, с которым ни на минуту не расстается, и
тихо произносит:
- Спасибо... Значит, он получил мое письмо... Но я у него ничего не
просил... только написал, что и как... Боюсь, что его лекарства уже не
помогут.
- Вы поправитесь,- неуверенно возражаю я.- И, Бог даст, еще встретитесь с
Идельсоном. Сейчас перестройка... Открываются ворота...
- Перестройка, ворота...- хмыкает он.- Разве можно латать то, что надо
выбросить на свалку? - Вульф Абелевич вдыхает впалой грудью теплый палатный
воздух и продолжает: - Жаль, конечно, что Идельсона не будет рядом,
когда...- Он обрывает фразу, как провод.- Но я сам виноват.- Абрамский снова
делает долгую и томительную паузу.- За день до того, как пришли русские и