"Сергей Капков. Эти разные, разные лица (30 историй жизни актеров) " - читать интересную книгу автора

были созданы классные комитеты - класскомы. Представители класскомов входили
в совкласском - совет классных комитетов. Представители совкласскома
потребовали введения их в педагогический совет, и, право, было совершенно
неизвестно, кто кого может выгнать из класса - педагог ученика или ученики
педагога.
Я помню такой период, когда, приходя в класс в шапках, зимних пальто и
валенках, мы начинали учебный день с того, что растапливали "буржуйку". На
топливо шли ближайшие заборы, а иногда и кусок парты. Мы рассаживались
вокруг печки, уютно покуривая, но температура в классе все равно оставалась
ниже нулевой. К приходу педагога закипал чайник. Мы с сожалением бросали
окурки в печку и усаживались за парты с кружками горячего "чая" - бурды из
сушеной моркови. Преподаватель, также не раздеваясь и грея окостенелые
пальцы о любезно предложенную ему кружку нашего напитка, проводил урок.
Легкий сизый дымок от печурки и махорки плавал в классе.
Урок кончался, и следовал завтрак - крошечный кусочек черного,
почему-то колючего хлеба и тарелка чечевичной или пшенной похлебки, в
которой по непонятной причине плавала вобла. Из-за необъяснимо большого
количества рыбьих голов мы называли эту похлебку "двуглавой". На этом
учебный день заканчивался.
Дальше, если не было работы по дому (а работа была трудной - воровать
какое-нибудь топливо, топить комнату, идти с саночками через всю Москву на
поиски мороженой картошки или решать другие бытовые проблемы), можно было
заниматься чем угодно.
Мы занимались искусством.
Читали стихи. Свои и чужие. Вкусы у нас были разные, но в общем
читались стихи от Блока и "левее" до тех, которые мы слушали в "Кафе поэтов"
и "Стойле Пегаса" на нынешней улице Горького. Но это было, когда мы немного
повзрослели.
Первых имажинистов мы пригласили выступить у нас в кружке. Поэты
отнеслись к этому серьезно. Приехали Есенин, Мариенгоф, Шершеневич и
Кусиков. Вечер открыл Сергей Есенин. Он начал:

Облака лают,
Ревет златозубая высь.
Пою и взываю -
Господь, отелись!..

Громовой хохот покрыл его слова. Хохот неудержимый, неутихающий и
безжалостный. Гогот.
Поэты растерялись. Нам, пригласившим гостей, было очень стыдно. С
трудом через несколько минут нам удалось водворить относительный порядок. Да
и то чтение прерывалось иногда нелестными выкриками.
В трудном положении оказался Мариенгоф. Он хотел читать свою
"Магдалину", а там есть строчки:

...Магдалина,
Я приду к тебе в чистых подштанниках...

Он все-таки понял, что читать это в школьной аудитории не следует, и
выбрал другие вещи. В общем, вечер прошел не слишком удачно. Закончился он