"Дмитрий Каралис. Чикагский блюз (Повествование в рассказах)" - читать интересную книгу автора

взглядом. Сестрица молчала, словно меня и не было. На письменном столе
замерла неоконченная шахматная партия. Белые загнали в угол черного короля и
его верного обтрепанного коня. Дядя Жора так и не успел сделать ход. Может,
еще выберутся?
- Это всё я... - неожиданно проговорила Катька плаксивым голосом, еще
крепче сжала собаку и принялась раскачиваться из стороны в сторону. -
Бабушка просила купить ей мятные таблетки, а я забыла... - Она отпустила
Чарлика на пол и, закрыв лицо руками, зарыдала. - А у нее сердце...
Чарлик отряхнулся, как после купания, понюхал мою брючину, взглянул на
Катьку и улегся на свой матрасик возле двери.
- Не наговаривай на себя, - тихо сказала моя мама, слезая с
табуретки. - Мятными таблетками сердце не спасешь... Фу, как милиционер
накурил, надо проветрить...
- Милиционер? - спросил я. - А зачем он приходил?
- Его "скорая" вызвала. - Мама открыла дверь на улицу. - Составил акт о
смерти. Так положено.
Неожиданно сестрица утерла слезы, прошагала на крыльцо и крикнула
зычным голосом футбольного болельщика: "Мама! Немедленно прекрати!"
Тети-Зинино уханье у забора прекратилось. Катька убрала в карман
джинсов платочек и вернулась в кресло.
Из кухни вышел отец.
- Идите, попрощайтесь с бабушкой, - сказал он, бледнея.
- Идите, идите, - покивала мама. - Уже все попрощались. - Она тихо
заплакала и в отчаянии махнула рукой.
В коридоре горел тусклый свет. На полу возле бабушкиной двери стояли
босоножки, на вешалке светлел плащ. Катька остановилась и закрыла лицо
руками, сдерживая рыдания.
- Ну не надо, Катя, - попросил я; мне и без того было страшно.
Катька покивала, вытерла комком платочка слезы, распухший нос и
судорожно вздохнула. Я понял, что мне надо идти первым, и взялся за ручку.
Дверь, обитая дерматином, тяжело отлепилась, и мы вошли. В комнате стоял
полумрак и пахло лекарством. Я пригладил волосы, сел на табуретку и глянул
на бледное лицо бабушки. Бабушка видела какой-то дивный сон, который она уже
никому не расскажет. Сзади всхлипнула Катька.
На тумбочке возле кровати блестели две ампулы со срезанными горлышками.
Стопка, чашка, пузырьки, серебряная ложка... Жирно чернел оборот
копировальной бумаги с серыми оттисками строчек. Строгий бланк, исписанный
убористым почерком, - "Акт о смерти". На стуле зачем-то лежало круглое
зеркало из ванной...
На светленьких обоях, в том месте, куда нужно было перевесить бра, я
разглядел карандашный крестик - его несколько дней назад поставила бабушка.
Посидев в оцепенении, я положил ладонь на бабушкину руку - она была
холодной, чужой. Я заставил себя поцеловать бабушку в лоб и отошел к окну.
На табуретку села сестра. Она долго хлюпала носом, потом сказала
плаксивым голосом:
- Прости, бабуля...
Я стоял, сцепив за спиной руки, и не решался уйти. Я тоже хорош - так и
не нашел времени, чтобы перевесить бра к изголовью. Ей было темновато
читать, и она страдала, в то время как я гулял со Светкой по заливу и плясал
на танцплощадке. А сколько бабушка сделала для меня хорошего!..