"Дмитрий Каралис. Чикагский блюз (Повествование в рассказах)" - читать интересную книгу автора

люблю я ее по-настоящему или просто кажется? Наверное, все-таки люблю. Я
вспомнил, как мы искали губами друг друга, и меня вновь стало поколачивать.
Я закрыл лицо руками и стал улыбаться, как дурак; потом по щекам неизвестно
отчего потекли слезы. Да, наверное, люблю по-настоящему. И если будет
ребенок, я женюсь на ней... Мне уже девятнадцать лет, скоро закончу
институт, буду ходить разгружать вагоны, куплю ей джинсы-клеш и розовую
прозрачную кофточку, она будет катать в коляске ребенка, а по вечерам
тыкаться в мое ухо губами и шептать: "Мне с тобой хорошо..." А я буду
гладить ее рыжие волосы и целовать...
Уже зазеленел край неба и в лесу завозились птицы, когда я закрыл окно
и рухнул спать.
Мне снилось, как я, раскинув руки, летаю над зеленогорским пляжем, а
внизу на скамеечке сидит Светка с каким-то парнем. Шумят и грохочут волны,
по пирсу топочут люди, кто-то вскрикивает... Чтобы разглядеть, с кем сидит
Светка, я спускаюсь пониже, лечу на бреющем, мелькают панамки, зонтики,
животы, но в небесах раздается щелчок, воздух теряет упругость, я падаю и
зарываюсь носом в песок. В рот набивается песчаная каша. Дышать нечем. Я
дергаю головой, просыпаюсь, судорожно вздыхаю над измятой подушкой...

2

В комнате у дверей стоит мама.
- Кирилл, - всхлипывает мама, - бабушка умерла...
Я сажусь на кровати, но тут же валюсь обратно и укладываюсь головой на
теплую подушку - нет, это сон во сне, мне надо разглядеть, с кем сидит на
скамеечке Светка...
- Кирилл, - раздается слабый голос мамы, - вставай, надо попрощаться...
В глаза словно песка насыпали - я зажмуриваюсь и начинаю моргать. На
обоях сидит муха с зеленым отливом - она потирает лапки, срывается и с
жужжанием улетает. Поднимаю голову, оборачиваюсь. Мама стоит у дверей,
кажется, по ее щекам катятся слезы. Внизу хлопает дверь, раздается
приглушенный лающий звук - похоже, рыдает тетя Зина.
Мама поворачивается, беззвучно прикрывает дверь и уходит. Сажусь на
кровати, зажимаю руки между колен. Внизу вновь хлопает дверь, слышны
тревожные голоса дяди Жоры и отца. Тетя Зина рыдает уже на улице. Она рыдает
глухо и отрывисто, словно ее мучает кашель: "Кхы-кхы-кхы!"
Как же бабушка могла умереть, если вчера она ходила по участку,
подвязывала цветы на клумбе, разговаривала со мной, ни на что не жаловалась!
И врач, которого дядя Жора привозил из Ленинграда, улыбался и говорил, что
бабушка молодец, у нее хороший тонус.
Дядя Жора неподвижно сидел на пеньке рядом с беседкой и, подперев
голову руками, смотрел в сторону леса. Я не стал его окликать. В дальнем
конце участка ухала, как сова, тетя Зина. Одной рукой тетя Зина держалась за
заборный столб, другую руку со скомканным платком подносила к глазам и
ухала, словно кто-то невидимый бил ее по спине: "Ух!.. Ух!.." От этого
уханья мне стало как-то особенно нехорошо.
Катька с Чарликом на руках сидела на веранде и тоскливо смотрела в
окно. Мама, забравшись на табуретку, завешивала простыней старое высокое
зеркало. Чарлик встрепенулся при моем появлении, хотел выбраться из объятий,
но Катька придержала его, и пес поздоровался со мной только грустным