"Сергей Кара-Мурза "Совок" вспоминает свою жизнь" - читать интересную книгу автора

сильное действие. Сверстников, которые составляли одну группу, было у нас
человек двадцать, старших мы не касались, младших тоже мало, только если
приходилось за ними присматривать. Трудно сказать, в чем заключалась
поддержка то одному, то другому осиротевшему. Никаких видимых ее признаков
или особых выражений я припомнить не могу, все эти признаки в отдельности
были небольшими. Но точно помню, что это была большая сила. Жаль, научиться
ей, видимо, нельзя, с возрастом пропадает.
Когда погиб в Манчжурии отец (это было 22 августа 1945 г., война уже
почти кончилась, и самолет, на котором он летел, видимо, сбила какая-то из
разрозненных групп японцев), мы поехали к родителям отца. Бабушка сказала
нам с сестрой: "Дети, ваш папа выпрыгнул с парашютом и сломал ногу. Сейчас
он лежит в госпитале". Я слушал и думал: зачем она это говорит? Может быть,
сама надеется? И пришлось весь вечер делать вид, что я в это верю.
В последний год войны в Москве было совсем мало мужчин, а здоровых
почти не было. Если на улице попадался мужчина в штатском без костылей, с
руками и ногами, на него оглядывались с удивлением и недоверием. Такой
человек воспринимался как что-то странное, ненормальное, я помню это
ощущение. Через Москву пролегали пути многих военных - и в отпуск, и по
службе, и, после войны, с фронта. И у нас дома всегда кто-то ночевал из
родственников или их друзей. Как ни проснешься утром - кто-то спит на полу,
рядом сапоги, на стуле портупеи. Больше офицеры, но иногда и солдаты - в
углу винтовка, русский штык острием вниз. Подойду, потрогаю пальцем кончик
штыка. Острый. Бывали и девушки-медсестры. В шинели, пилотке они были
красавицами. На одной женился мой дядя Ваня.
Другой дядя, Николай, летчик, много раз приезжал в Москву получать
ордена, даже в Кремле - ордена Ленина. Родственники, кто мог, собирались,
праздновали, орден подвешивали на нитку, окунали в водку. Однажды он позвал
меня полететь с ним в кабине его самолета в Ленинград, потом вернуться. Он
летел с каким-то срочным заданием. Но мать была на работе, и я не решился
без спросу. Потом часто жалел.
Летчиком дядя мой был классным, новатором, разработал особый способ
выхода из штопора. Приехал он в Москву учиться на математика, поступил в
вуз, но тут призыв добровольцев в авиацию, и он ушел, хотя математику очень
любил. После войны окончил еще одну военную Академию и был назначен
командиром полка стратегических бомбардировщиков в Пярну, в Эстонии. Я после
9 класса, в 1955 г., ездил к нему на мотоцикле, торчал у него на аэродроме,
видел их жизнь. Дома он почти не бывал, все время в полку, да и сам летал.
Вышел в запас в 42 года, с выслугой в 40 лет службы - за счет полетов. Мне
казался в тот год глубоким стариком. Наконец смог пойти учиться на
математический факультет и стал учителем математики. Умер он в начале
перестройки. На похороны пришел взвод солдат, давать салют тремя залпами.
Солдаты переговаривались, удивлялись, сколько у покойника орденов. Тогда как
раз начали кампанию против "военной номенклатуры". Я стоял около тех солдат
и думал, соображают ли они что-нибудь. Хоронили они типичного представителя
советской военной номенклатуры. После смерти он не оставил никакого
имущества. Даже старый летный шлем, что он мне дал в Москве зимой 1945 г.,
когда в комнатах была температура ниже нуля, и я в нем спал, а потом ходил в
нем в школу, он у меня забрал, когда выходил в запас - пришлось вернуть.
Жили мы на Ленинградском проспекте, около бывшего ресторана "Яр". В
нем, кстати, после войны заседали представители держав-победительниц -