"Сергей Кара-Мурза "Совок" вспоминает свою жизнь" - читать интересную книгу автора

это предложение и сказал: "Да, качество повысится. Но мне, Сережа, как раз
не надо качество поднимать. Я работаю точно на том уровне, что доступен
массе". Я впервые видел писателя, который отказывался поднимать уровень
массы, хотя сама масса тогда этого желала. Думаю, популярность Юлиана
Семенова от этого нисколько не упала бы. Но тут я забежал вперед.
В школу я в первый класс не ходил, нашу ближнюю разбомбили и еще не
восстановили, а в дальнюю меня мать пускать не хотела - очень далеко, и
переходить большие улицы. Я учился дома, какое-то время ко мне приходил
старик, устраивал что-то вроде уроков, но больше мы с ним разговаривали на
самые разные темы, а читать я давно умел. Когда я болел, мать уходила на
работу, а мне давала том энциклопедии, и я ее читал, если большой
температуры не было. Когда температура поднималась, я это узнавал по тому,
что на потолке появлялся волчок, он крутился, жужжал и двигался по потолку,
и меня охватывала тоска. Старик-учитель был хороший, говорил спокойно. Мать
оставляла нам хлеб, сахар, и мы вместе пили чай.
А до этого я подолгу жил в деревне у моего дедушки Василия Архиповича.
Он, вместе с матерью, стал для меня главным воспитателем. Он много знал и
все умел делать, что надо для жизни - не очень хорошо, но зато все. Со мной,
пятилетним, он не заигрывал, а советовался, если надо. Вечерами зимой он пел
мне песни, которые были в ходу у казаков в Семиречье. Может, и сам
придумывал, по киргизскому обычаю. Помню, как-то спел мне долгую-долгую
песню про Ивана Сусанина, всю историю. Видимо, как-то заучил стихи, а мотив
был простой, заунывный. Как рассказывала мать, казаком он был бедным, не мог
содержать для сыновей строевых лошадей и снаряжения, и даже подрабатывал
сторожем в школе. И очень любил слушать уроки. А когда учителя не было, сам
ученикам объяснял предметы, и ученики это очень любили. Так он и мне все
время что-то рассказывал о мире, о природе, истории, и над всем этим он
прежде долго думал. Дома, в Семиречье, у него была одна страсть - пчелы. В
горах места много, и он держал хорошую пасеку. Дохода от нее было мало,
пчелы были почти у всех и продавать мед надо было в Китай, через
перекупщиков. Но он просто любил это дело, выписывал журналы по пчеловодству
и даже покупал за границей пчел-маток, через какое-то международное
общество. Приходили они по почте в коробочке.
В конце 1944 г. дедушка стал болеть, в московской квартире сидел
тоскливо, и младший его сын, Петр, позвал его жить к себе - он был
секретарем горкома Небит-Дага, жил в маленьком доме с садом. Помню, дедушка
уже оделся в передней, надел шапку. И я вышел проститься, говорю: "До
свиданья, дедушка". А он мне отвечает: "Не до свиданья, Сережа, а прощай".
Это меня потрясло, я как-то моментально осознал, что такое безвозвратность.
Сейчас, пытаясь вспомнить то чувство, я сказал бы так: будто кто-то с неба
пальцем ткнул между дедушкой и мной. В голове не умещалось, но приходилось
принять. Как будто какая-то черта в моей жизни прошла, и детство кончилось.
И все это люди переносят, стараясь не показать виду.
И скажу еще об одном случае, который, теперь думаю, поразил меня. Сразу
летом после войны моя мать и еще одна учительница поехали в глухую деревню,
довольно далеко от Москвы, и меня взяли с собой. Как-то узнали, что в этой
деревне остался мальчик-сирота со старой прабабкой, и она хотела бы его
отдать в семью. Подруга моей матери стала вдовой и хотела усыновить
мальчика. Полдня ехали на поезде, потом шли десять километров через лес.
Мы пришли, нас встретила старуха, мальчик где-то бегал, играл. Изба