"Варвара Карбовская. Читатель не любит..." - читать интересную книгу автора

стертые медные пятаки, которыми прикрывают глаза покойнику. И мысли были
глубокие, а не те пробковые поплавки, что маячат на водной глади перед
глазами незадачливого рыбачка-любителя: клюнет - ладно, а не клюнет - куплю
крупного судака на базаре и выдам за свой улов.
И, кроме всего прочего, читать было смешно. Смешно, легко и весело, как
бывает от хорошо приготовленного, со вкусом поданного, в меру соленого
анекдота. При этом он вспомнил и мысленно одобрил слова Джонатана Свифта:
"Анекдоты в литературе соответствуют соусам, острым закускам и сладким
блюдам великолепного банкета"...
Впрочем, он отнесся к себе самокритично. То, что он создал, нельзя
считать великолепным банкетом. Но это и не стряпня, изготовленная по
принципу "лопай, что дают". Это доброкачественная горячая пища, по которой -
он знал - стосковался читатель. Он, кстати, не имел в виду читателя-гурмана.
Он представлял себе людей смелых, сильных, с неиспорченным вкусом и
по-молодому, по-хорошему жадных. Именно их он и хотел порадовать, угостить
своим мастерством.
Но тут опять, откуда ни возьмись, пискнула мышка:
- Ты спятил, фельетонист! Ты, наверно, забыл, что у твоего редактора
застарелый катар? И что ответственный секретарь редакции, пятнадцать лет
тому назад ожегшись на молоке, все пятнадцать лет подряд дует на воду? Они -
твои первые дегустаторы. И давай, пожалуйста, пока не поздно, остуди свое
блюдо, выбрось перец, а не то так заново состряпай что-нибудь диетическое.
Дежурное блюдо, про которое все знают: лапша - она лапша и есть и никаких
соусов и приправ, к ней не полагается.
- Поганая мышь, - прошептал фельетонист, - этакая трусливая тварь. И
ведь, поди ж ты, живет со мной столько лет и никак я от нее не избавлюсь...
Но насчет редактора она, пожалуй, правильно сказала. Хоть и мышиный, а опыт
у нее имеется.
Пожар погас, потухли искры и только кое-где чадили головешки. Он
отложил в сторону исписанные, еще горячие листики и вложил в машинку новый,
прохладный лист...
Редактор слушал чтение фельетона, опустив веки за стеклами очков.
Ответственный секретарь тоже слушал, по самые уши в глубоком кресле.
Фельетонный герой выглядел анемичным и всего только прыщеватым, с бледно
выписанными родимыми пятнышками, хотя доподлинно было известно, что он болен
проказой. И надо было бить в колокол, чтобы все были предупреждены о
страшной заразе. Но редактор предпочитал, чтобы первыми зазвонили на
соседней колокольне. Он любил присоединяться. И фельетонист это знал.
Последнюю строку фельетонист прочитал с подъемом:
- "...Да, жалок тот, в ком совесть не чиста!"
- Вот это хорошо, - кивнул головой редактор и, вздохнув, добавил: - Это
из "Бориса Годунова" Пушкина. Очень хорошо. Правильно.
- Ну что ж, ставим в набор, - сказал ответственный секретарь, потянулся
и зевнул. При этом у него затрещали суставы, щелкнула челюсть и даже пружина
под ним высказала что-то свое, спиральное. Это была испорченная пружина.
Фельетонист хотя и остыл после творческого горения, но все же
чувствовал еще в своем организме кое-какую теплоту. И ему поначалу было
неловко выкладывать на редакторский стол безвкусное дежурное блюдо, вместо
того горячего и сочного, что он оставил на своем столе, у себя дома.
Но, поскольку первые дегустаторы не выразили отвращения, а, пожевав