"Варвара Карбовская. Митяй" - читать интересную книгу автора

массивный золотой браслет с золотыми часами.
Он оглядел комнату, всех присутствующих и произнес мягко и
сочувственно, как врач у постели безнадежно больного:
- Значит, вот так и живете? В том же городе, На той же улочке, в том же
домике?
- Вот так и живем! - с детской искренностью воскликнул Петр
Иннокентьевич. - Хорошо живем! Дети уже сами, как видишь, да и мы с Машей
тоже еще ничего себе. Ну, а ты? Про тебя же, Митяй, интересно!
- И я живу, - произнес Митяй тихо, но с тем глубоким достоинством и
уважением, как говорят о людях известных и повсеместно почитаемых.
Как во всех хлебосольных семьях, Митяя тотчас же усадили за стол,
наложили ему дымящихся пельменей, налили рюмку кедровой наливки.
- Живу... - повторил Митяй с полным ртом.
Петр Иннокентьевич значительно моргнул Лизе и Саше: дескать, ловите
каждое слово, сейчас раскроется дверь в самую что ни на есть культуру...
Митяй ел много и охотно, но не спешил делиться культурным опытом. Из его
вялых рассказов туманно вырисовывалось, что он борется на культурном фронте
и вообще горит. Прежде работал в девяти местах ("Ух, ты!" - даже вздрогнул
Петр Иннокентьевич, представив себе, как бы он управлял сразу девятью
теплоходами)... раньше в девяти, а теперь только в трех, но и в трех все
равно горит: тут он консультант, там - рецензент, здесь - член комиссии...
Ездит по стране, знакомится с памятниками старины. И выходило даже так, что
не будь его, Митяя, то и старины бы никакой не было, и уж, во всяком случае,
сберечь ее было бы решительно некому.
Однако (как любит говорить Петр Иннокентьевич) слушателям было понятно,
что старина не главное в жизни Митяя. Есть еще что-то наполняющее все его
существо той гордостью и достоинством, которые в конце концов наполняют не
каждого, потому что не каждому есть чем гордиться...
Чтобы навести гостя на то заветное, что у него в душе, Марья
Владимировна спросила:
- Небось и по нашему городу порыскал? А что интересное раскопал?
И обрадовалась, что спросила. Лицо Митяя сразу оживилось, а в глазах
блеснуло то самое, что выдает влюбленного, когда в разговоре мелькает имя
его любимой.
- Раскопал! - упоенно произнес Митяй. - И где? Можете себе представить,
в захолустном комиссионном магазинишке! Фонарик. Хрусталь. Шедевр.
- Для музея, - понимающе кивнула Марья Владимировна.
Митяй поморщился, как бы желая показать, что музей - это тьфу и есть
места позначительней.
- Для своей прихожей. Уникум! У нас слупили бы три тысячи, а тут -
двести целковых. А то у меня, понимаете, в прихожей торшер, не стильно,
фонарик лучше. А торшер в гостиную!
Марья Владимировна деликатно кашлянула; она не знала, что такое торшер,
не знал и Петр Иннокентьевич. Зато Саша тончайше улыбнулся гостю и медовым
тоном, совсем ему не свойственным, сказал:
- Торшер, если из полированного дерева или бронзовый, - прелестно. На
нем лампа как факел.
Родители и Лиза поняли: Сашка разыгрывает гостя. Марья Владимировна
посмотрела на сына страшными глазами и решительно переменила тему разговора:
- Семейством обзавелся?