"Варвара Карбовская. Одна такая" - читать интересную книгу автора

- Так вот, учиться это особа тоже не желала. Агрономом стать - в колхоз
пошлют, это беда! Врачом - больными брезгает. Учительницей - детишек не
переносит. Мечтала в театральное училище попасть. Не по призванию, а чтоб на
сцене, на виду крутиться. Провалилась. И тут же экзаменаторов, народных
артистов, оклеветала: дескать, они принимают только по знакомству и каких-то
там своих, а она, видите ли, не своя, вот ей и отказали.
Палсаныч ерзает в кресле и что-то мучительно припоминает, отчего его
моржовое лицо собирается в складки.
- Ну и вот, - продолжает Гаврилыч. - Втирается такая особа в семью,
дружит с женой, детишек в школу провожает, с собачкой гуляет...
Палсаныч вздрагивает.
- Неужели волос-пискун? - соболезнует Гаврилыч. - Бывают такие
чувствительные волоски. Нет, это у вас нервы, Палсаныч, нервишки
пошаливают... Да, так вот. А потом начнет мужа заарканивать. А он
рассолодеет от фимиама, от ручек, от ножек, которые перед ним в нужный
момент мельтешат, - и готов.
- Что значит, это самое... готов? - тоскливо спрашивает Палсаныч.
- Взнуздан, оседлан, шоры на глазах, а вместо шпор - бес в ребро и
пошел человек взлягивать на старости лет, - безжалостно объясняет
Гаврилыч. - Та, о которой я говорю, вручила Мамышеву альбомчик со стихами
своего изготовления. В вестибюле вручила, а он в парикмахерской их бросил,
стреляный воробей, его на мякине не проведешь, он на классических образцах
воспитан: "Куда, куда" и "Средь шумного бала". А тут нате-ка...
Гаврилыч достает из ящика, где хранятся кисточки и мыло, самодельный
альбомчик с розовым бантом.
- Стихи с дальним прицелом, - предупреждает Гаврилыч. - В них так и
сказано - я вся твоя, а коли откажешься - умру.
- И она, та самая, умерла? - почему-то с надеждой в голосе спрашивает
Палсаныч.
- Идеализируете, - улыбается Гаврилыч. - Такие не умирают. С Мамышевым
номер не прошел, за писателем гоняться стала. Ей все равно, что он пишет, ей
интересно - сколько он за написанное получит. Сорвалось с писателем,
кинулась за композитором. А теперь, говорят, какого-то деда завлекает. Дед,
прошу прощенья, на моржа похож, но мастит, знаменит и тому подобное.
Палсаныч раскрывает наугад альбом и читает:
"Сердце горячее я отдаю тебе, мой дорогой.
Знаю, на сердце наступишь ты мне холодной ногой..."
Он заглядывает вниз на свои ноги - сорок пятый размер башмаков, и ему
становится грустно и жаль себя.
- Гаврилыч, это самое... а как ее зовут, если не секрет... эту самую?
- Фамилии не знаю, врать не стану, - солидно говорит Гаврилыч. - Но
вообще - Тата.
- Нет, моя-то... не Тата, - рассеянно бормочет Палсаныч и конфузится. -
То есть мне про другую рассказывали.
Он встает с кресла, сует Гаврилычу бумажку в карман, тот кланяется с
достоинством. Когда клиент уходит, Гаврилыч идет в вестибюль к швейцару.
- Как думаешь, открыл я ему глаза? Или надо было откровенно, в лоб?
- В лоб ни в коем случае, - авторитетно говорит швейцар. - Вмешиваться
в личную жизнь не этично. Другие не вмешиваются, а нам что - больше всех
нужно?