"А.Каргин. Торшер для лаборанта (Журнал "Знание - сила", 1987, N 3)" - читать интересную книгу автора

тылу, сначала санитаром, потом фельдшером. Дело оказалось непустое, и
продолжал бы он эту работу на гражданке, да только досаждали бестолковые,
еле бормочущие пациенты, сами не знавшие, что с ними стряслось.
Приходилось переспрашивать по многу раз, наклоняя левое ухо. Василий
Лукьянович поразмыслил и пошел в лаборанты.
Дятлов было два. Под их уютный перестук Иван Игнатьевич, умильно
прикрыв веки - притворщик! - следил, как плавно движется она по комнате,
собирая на стол. Вначале покрыла его - василисиным взмахом от себя -
хрусткой, в квадратах складок скатертью, уже лет пять не тревожимой в
нижнем ящике гардероба. Поставила две тарелки толстого фаянса в залитых
глазурью растрещинах и рядом с каждой - тронутые желтизной салфетки в
серебряных потемневших кольцах. Птицы на миг угомонились, непривычная
тишина заставила его поднять голову и потерять из виду стол и руки Ксении
Ивановны. Оказалось, дятлы взлетели повыше и возились там с гнездом,
притыкая былки и веточки. За последнее время торшер заметно вырос. Буйная
крона скрыла, унесла вверх протечный потолок. Иван Игнатьевич вглядывался,
любопытствуя увидеть знакомые желтые кляксы, но глазам открывались синие
куски неба, где выше редких облаков висел темный крестик сапсана.
Он снова опустил глаза. Два невидимых от чистоты и тонкости бокала
таяли друг против друга, а в стороне, на краю стола, теплым куриным духом
исходила фарфоровая супница, оперенная ручкой половника Ксения Ивановна,
должно быть, решила, что он задремал. Тихо отвела рукой синецветную ветку,
наклонилась и сказала:
- Ваня, Вань, встава-а-й. Обед на столе.
Боже, хорошо-то как.


Худой мужчина и старички уже были на своих местах. Она скинула плащ,
прошла в дальнюю комнату переодеться. К инструменту вышла в черном
бархатном платье, села за клавиатуру и задумалась. Первый звук полоснул
пространство. Он резал его и рвал, и в черные треугольные дыры лезли
другие звуки, Вот они хлынули неостановимой лавиной. Они хватают ее и
тащат, она смеется и отбивается. Жарко горит солнце на рожке охотника.
Пастушок идет краем поля, закинув голову к ликующему небу, а сквозь руд
недалекого леса пробиваются крики валторны. А там, за углом, за внезапно
открывшейся крепостной стеной, за островерхими башнями тесного города,
взрывается ярмарка, заполняя собой кривые улочки, булыжные площади,
колокольчиковое поле, и звучит в ней и бьется призывный клич. Светло и
волшебно бегут по клавишам пальцы, а если и ошибаются, то ошибаются легко
и лукаво. Так играл Иосиф Гофман.
Но вот невидимая сила сбила звуки в могучие упряжки, пальцы стали
собранней, удары резче и суровей. В игре проступила страшная размеренность
и точность. Какая дерзкая поступь басов. Какие смелые порывы открыли
дорогу вверх. Какие мертвые паузы оттенили стремительный бег. И вдруг - в
пустом пространстве с дивной загадочностью встает одинокий звук. Так играл
Сергей Рахманинов.
Низкое небо опустилось над полем. В застоявшейся его зелени плыли
подкрашенные розовым облака. Одна-единственная птица тонко звенела над
умолкшей травой. По полю шла девочка в венке из ромашек. Она уходила к
горизонту, не думая о дороге. Скажи, куда? Скажи, зачем? Звуки вопрошают,