"Лазарь Кармен. Разменяли" - читать интересную книгу автора

невозможно, а то из-под носу выхватят. Вчера опять дом смотрел, и важнецкий.
Жандармский полковник там жил раньше, Фокин, - слышали? Первая при дворе
персона... Два флигеля, паровое отопление, оранжерея. Дворец.
Гусятник почесал за ухом.
- Ладно уж, поедем, только счета закончу и пообедаем. От водки небось
не откажешься?
- Помилуйте. Водка. В этакое антигосударственное время...
Через некоторое время оба сидели за столом в тесной квартире Гусятника,
и им прислуживала жена лабазника - рыхлая, добродушная женщина. Обед был
сытный - жирные щи, телятина, взвар из сушеных фруктов.
- Ну, уж и угостили, Иван Алексеевич, - говорил размякший от водки
гость.
- Поди-ка поищи сейчас по всему Питеру такой обед. Генералы с
подведенными животами сидят. Много на газетках расторгуются они.
Погоди-ка. - Он подмигнул глазом и торжественно извлек из-под дивана бутылку
старого лафиту и поставил на стол...

III

Поздним вечером вернулся Гусятник из Царского Села и велел жене
поздравить его с покупкой дома. Он не мог нахвалиться им. Подлинно дворец. И
так недорого - триста тысяч. Сто сейчас, двести в рассрочку, на год.
Он хлопнул по мягкой, как бы разваренной, спине жены, слегка привлек ее
к своей бабьей груди и воскликнул:
- Погоди малость еще, вон зашабашут немцы, война окончится, бросим
лабаз. Довольно, на нашу старость хватит; переедем в Царское, воздух-то там
какой, а вода... Огород заведем, сад и собственную малинку с чаем есть
будем... Ходи веселей, старая. Мишка, граммофон - "Ехал на ярмонку ухарь
купец"...

IV

Полгода прошло со дня покупки в Царском дома Гусятником, но ни разу он
не вспомнил о нем.
Надо было давно съездить туда, договорить дворника, садовника, да все
некогда было. Никогда так много не торговал лабаз. Каждый день повышался
товар в цене, и чем туже захлестывалась петля вокруг родины, освобожденной
от царизма, но изнемогающей в борьбе с немцами, чем больше нищал город, чем
тяжелее становилась железная поступь царя-голода, победоносно шествующая по
рабочим кварталам, тем жаднее и загребистее становился Гусятник. Подобно
коршуну, рвал он направо и налево, копя в холщовых кошелях керенки...

V

Петроград бурлил, как расходившийся океан. На всех углах в белые ночи
собирались толпы и страстно спорили до зари. Споры доходили нередко до
кулаков и обвинений в шпионстве. Часто, через каждые десять слов,
повторялось имя Ленина, и невольно проникался каждый удивлением при
рассказах об этой таинственной личности. Месяц только назад приехал он сюда
и взбудоражил от края до края этот океан-город.