"Алехо Карпентьер. Превратности метода" - читать интересную книгу автора

получают такие названия, как Елисейские поля или Рю Мосье ле Пренс. Я видел
такое подземное убежище, где офицер сидит в кресле с обивкой из красного
бархата за столом с букетами роз и ест из тарелок старинного страсбургского
фарфора. Землянки обставлены мебелью,
172 перенесенной из руин разбомбленных поселков. В окопах царит
веселье" [sic!]. Такие сочинения рядом с изображениями бенгальских уланов,
молодцеватых берсальеров, казаков, недавно ставших республиканцами, - всех,
кто снова с удвоенной энергией ринулся на Германию, где голодающий народ
питался одним хлебом из соломы и опилок, - подобные сочинения, уместно
снабженные фотографией Офелии, которая в одежде сестры милосердия из
Красного Креста (ничего не скажешь: лучезарная креолка, подлинная чула!)
перевязывает лоб раненому англичанину, - подобные сочинения вдохнули жизнь в
новоиспеченное военное подразделение из двухсот пятидесяти юнцов, жаждавших
побывать на Эйфелевой башне, в "Мулен Руж" и в ресторане "У Максима".
"Теперь они там увидят, чего стоят наши парни", - сказал Перальта.
Однако публика была обескуражена, когда узнала через несколько недель, что
рать ее страны, прибыв туда, была включена во французские воинские части и
что молодой офицер, оставшийся без подчиненных, вернулся в ужасе и ярости
домой, утверждая - а ведь он видел все своими глазами, - что союзники
проиграют эту войну, несмотря на американскую помощь и тому подобное, ибо
там - сплошная неразбериха и хаос. Но нашу публику меньше всего интересовал
вопрос, проиграют или выиграют войну союзники; гораздо важнее было то, чтобы
эта война длилась как можно дольше. Еще бы годика три, четыре, пять лет
войны - и мы стали бы великой нацией. Впрочем, с заутрени до вечерни, от
первого удара колокола на заре до колокольного звона в сумерки сограждане
молились за Мир, хотя и следуя при этом новому распространенному обычаю,
который трудно объяснить иностранцу, то есть осеняя себя таким крестом,
когда средний палец ложится поверх указательного. Ведь в конечном итоге то,
что происходило в Европе, случилось не по нашей вине. Мы не были в ответе за
чужие дела. Старый Свет хотел показать пример благоразумия и сел в лужу. И
если наша страна в ту пору нежданно-негаданно вступила в эпоху расцвета и
обогащения, это было лишь доказательством того, что Всемогущий Господь бог,
как сказал Архиепископ в своей страстной проповеди, пожелал вознаградить
тех, - кто отверг пустые философские учения, лишь пеплом
173 осыпавшие сердца человеческие; кто отринул нечестивые и подрывные
социальные доктрины, чуждые нашему национальному своеобразию; кто сумел
сохранить религиозные и патриархальные традиции Нации, - так сказал Прелат и
взмахнул рукой, откачнув в сторону деревянного голубя Святого Духа,
висевшего над ним, и указав перстом на Главу Нации, который тем утром
присутствовал в Соборе.
Строительство Капитолия близилось к концу. Сдавленная стенами дворца,
слишком узкого, несмотря на свою монументальность, чтобы служить ей удобным
жилищем, эта Исполинша, Титанша, Колоссальная женщина - одновременно Юнона,
Помона, Минерва и Республика - росла не по дням, а по часам внутри своей все
более сжимавшейся обители. Каждое утро она становилась заметно выше, как
растения дремучей сельвы, которые невероятно быстро растут по ночам,
стараясь успеть дотянуться к рассвету до неба, куда их не впускают кроны
деревьев. Сжатая, стиснутая камнем, в который ее заточали, она казалась
вдвое более тучной, более дородной, более высокой - гораздо выше, чем была
бы, если бы ее собирали из кусков под открытым небом. Купол уже прикрыл ей