"Адольфо Биой Касарес. Ad porcos" - читать интересную книгу автора

багаж, потому что фраза Сесилии вроде бы относилась к Глюку. Следовательно,
в моем мозгу случилась путаница, хотя и простительная. Вспомнилось
неизвестно что насчет войны между глюкистами и пиччиннистами* - только
Сесилия могла разговаривать со мной об этом. А если Берлиоз не заслуживал
восхищения, зачем было приходить в театр? Чтобы молча страдать? Чтобы
изводиться по поводу того, нравится мне эта музыка или нет?
______________
* Глюкисты, пиччиннисты  - неологизмы Биой Касареса. Глюкисты -
последователи и приверженцы австрийского композитора Кристофа Виллибальда
Глюка (1714-1787), пиччиннисты - почитатели итальянского композитора Никола
Винченцо Пиччинни (1728-1800).

Здравое желание отвлечься от подобных раздумий направило мой взгляд на
соседку. Не только ее одежда, но и вся она была белой. Бледная, слишком
бледная кожа; мне известно, что многих такая бледность заставляет осуждающе
кривить губы. Но я устал притворяться, честное слово, я не настолько
разборчив! В моих глазах этот род красоты - разновидность Вечной
Женственности Гете, и не менее интересная, чем остальные.
Сесилия, прикрывающая миловидностью и внешним легкомыслием острый,
незаурядный ум, говорила не однажды, что зрение и осязание - две
разновидности одного и того же чувства. Я вижу ее как сейчас, чеканящую
слова с очаровательным педантизмом: "Когда на тебя часто смотрят, ты
ощущаешь прикосновение. В книгах об этом не упоминается, и все же человек
располагает особым чутьем, тонким, но безошибочным, подсказывающим, что на
него смотрят". Поведение моей соседки подтверждало эту истину. Меняя позу,
она взглянула на меня - едва взглянула. Я загорелся. В своей белизне она
была на редкость хороша собой. Хороша на свой особенный, необычный и
утонченный, манер. И способная - как мне тогда показалось - возбудить скорее
мгновенный приступ страсти, чем длительное чувство. Посмотрев на нее, я
прикрыл глаза, чтобы успокоиться, воображая женские силуэты на фризе с
иероглифами, египетскую царицу, чье лицо появлялось в бесчисленных журналах,
и киноактрису, ее сыгравшую - а может быть, не ее, а Клеопатру? Вернемся,
однако, к девушке в белом: красота ее была слишком редкостной для женщины
моей жизни. Но одновременно столь неповторимой и совершенной, что, потеряй я
ее снова в этом мире, не сжав в объятиях, не узнав, кто она, это сделало бы
меня безутешным до конца моих дней. И правда: рассуждая сам с собой,
впадаешь в безумие.
С неистовостью молодого жеребца я приступил к осаде, решив раз и
навсегда: если соседка будет холодно наблюдать за мной, то я пропал, ведь
все мои усилия покажутся смешными со стороны. Интуиция подсказывала, что
единственное спасение - в том, чтобы объект моего внимания оценил его как
следствие почтительного восхищения, без неуместной иронии в мой адрес.
Сперва я без оглядки ринулся в атаку, но сразу же сдержал себя. Те, кто
сидел слева от соседки, - не явились ли они с ней вместе? Да, она вошла
одна, но уйти может в компании. Уже только мысль о недоразумении угнетала
меня. Однако люди в зале переговаривались между собой, а женщина молчала.
Окрыленный, я начал новый штурм. Тогда сомнение вонзило свой кинжал с другой
стороны. А вдруг она пришла с мужем, женихом или еще с кем-то, кто засел,
невидимый, в дальнем уголке зала? В таком случае я рискую совершить ложный
шаг и стать жертвой насмешливых взглядов этой парочки, издевательских