"Адольфо Биой Касарес. Лица истины" - читать интересную книгу автора

сказочных состояниях государственных служащих, грубости никуда не годных
чиновников. И все же они не стали подлинными философами: простить
возмутителей спокойствия, отнимающих блеск у торжественных церемоний, - выше
их сил. В этом они совершенно не отличаются от простых смертных: лезут из
кожи вон ради юбилеев, крестин, именин, дней рождения и прочих памятных дат.
Как это признавал и сам дон Бернардо, он сцепился с фигурами далеко не
последними в нашем краю. Среди задетых им оказались вице-губернатор
провинции, приехавший на праздник по специальному распоряжению губернатора,
один мэр, принадлежавший к числу вождей партии, специальный уполномоченный
от ее руководства и самые авторитетные из местных партийных деятелей. Но
главное, что с ними увязалось много разного люда, на который произвела
плохое впечатление такая крупная промашка дона Бернардо - человека
известного и уважаемого в городе - и грозившая испортить его будущее. Среди
простонародья, как, впрочем, и среди людей повыше рангом, ходило множество
разных объяснений, но все они быстро свелись к неизменной дилемме: бутылка
или Палома. По этому поводу я, слава Богу, достаточно осведомлен, чтобы
опровергнуть сплетни. Нотариус никогда не был тряпкой и не питал чрезмерной
слабости к служанкам. И справедливо ли будет обозвать пьяницей верного, но
благоразумного поклонника черешневого ликера? Чтобы покончить с этими
сплетнями, я опираюсь не столько на доводы - в нашем кругу их встречают с
недоверием, - сколько на собственные наблюдения. Вооруженный ими, я не
допускаю и мысли, что причиной стала служанка - будь она с косами, подобно
Паломе, или без них, - или некий импортный напиток, способный поколебать
решимость моего хозяина. Тем не менее остается фактом, что бульшая часть
городка присутствовала при неслыханном событии: дон Бернардо изменил своему
обещанию взять слово на празднике.
Ночь за ночью - я видел это своими глазами - устроившись в кресле
напротив своего бюро, он погружался в сочинение речи, чтобы разразиться ею
перед толпой народа на небольшой площади, где у нас проходят торжества.
Когда перо дона Бернардо вывело достопамятное имя Клементе Лагорио,
основателя городка, названного в его честь, я заметил на щеке достойного
нотариуса слезу. Это было настолько неожиданно, что я вначале принял ее за
капельку пота, выступившую от жары или от излишнего напряжения.
И настал момент, когда я услышал речь целиком. Событие незабываемое:
передо мной предстало бесценное творение, где была рассказана, почти что
доверительным тоном, биография нашего патриархального дона Клементе, для
которого дон Бернардо некогда выполнял деликатные поручения, - так же как я
для него самого. Эль Лагорио де Перрота получился героем, титаном, рыцарем
шпаги и креста; а что касается его деяний, то это была величественная эпопея
местного масштаба. Здесь красноречие достигало такого накала, что, только
прервав чтение и вспомнив о полном отсутствии индейцев в наших краях к тому
времени - подумаешь, небольшая ошибка размером в пятьдесят пять лет! -
читатель протирал глаза, разевал рот, восставал против бездушной
исторической правды, испытывал полное смятение в чувствах.
Речь была, как видно, мечтательным повествованием о героической эпохе.
Здесь мы встречались с мифическими фигурами, уже потонувшими в тумане
легенды: сеньор Олива Кастро, первый владелец эстансии* "Ла Сегунда", старый
соперник Лагорио; Ансорена из восточных краев, бывший мелкий чиновник и
добросовестный сапожник, дававший полную волю своему размашистому перу на
страницах "Городских вестей", газеты с короткой жизнью, но оставившей по