"Лев Кассиль. Вратарь республики (детск.)" - читать интересную книгу автора

- И форма красивая, - сказал Женя.
Иногда Женя восторгался удивительной силой грузчиков, взваливавших себе на
закорки чудовищную, многопудовую кладь.
- Вот силачи! - говорил Женя.
- Да, потаскай вот по копейке с пуда-то, - возражал Тошка.
Буксирные пароходы носили часто имена своих хозяев} "Башкиров", "Бугров",
"Василий Лапшин".
- Подумаешь, - сказал как-то Тошка, когда мимо приятелей прошлепал пароход
с купеческой фамилией, - назвался за свои деньги! Это мало радости... Знаешь,
Женька, нет, я не капитаном буду, а вроде каким-нибудь великим моряком, и
чтобы после через меня пароход назвали "Кандидов". А?
Он мечтательно прищурился, как бы представили себе эту полукруглую
надпись.
- Скажем, "Антон Кандидов", чтобы новеей Волге...
Тошка учился " начальном училище и презрительно отзывался о гимназистах.
Но на самом деле он мучительно в душе завидовал Жене. Тошке нравился этот
худенький мальчик, деликатный, но неуступчивый. Он испытывая к Жене странную и
непривычную нежность. Тошка знал очень много скверных вещей и мерзких слов, но
он сгорел бы со стыда, если бы только Женя узнал, что такие слова сидят в
Тошкиной голове.
Тошка быстро перечитал все книги, имевшиеся у Жени. Новые они читали уже
вместе. Книги повествовали о славе, о битвах, о любви. Последняя не очень
интересовала мальчиков. Но почти на каждой странице люди целовались,
объяснялись в любви, страдали, и редко выпадали в книжках, рекомендованных
отцом, счастливые странички, где герои дрались, путешествовали и воевали.
Весь воздух вокруг мальчиков был пропитан войной. На пароходах ехали
солдаты. Война была слышна в разговорах на берегу, на пристанях, в школе,
войной были полны газеты. На войну уезжали, на войне пропадали знакомые люди.
И, когда мальчики читали "Войну и мир", "гаи выпускали все, что касается мира,
и читали только о войне. Книги поразили воображение Тошки не только
замечательными событиями, героями, приключениями, о вторых там говорилось, но
и непривычным звучанием елов, которыми все это было рассказано. И скоро Тошка
стал щеголять целыми фразами, вычитанными и крепко засевшими в голове.
Особенно нравилась ему одна. Надо или не надо, он употреблял ее во всех
случаях жизни, произнося одним духом, без знаков препинания: "Пер Бако это
львенок а не ребенок клянусь душой о боже мой удар был верен я умираю".
Это было почище, чем его прежнее "раздался выстрел, и щека турка
обагрилась кровью".
Иногда, зачитавшись с Женей, Тошка вдруг спохватывался, что пора нести
отцу на пристань обед, который артельная кухарка варила на дворе, где жил отец
Тошки. И тогда он вместе с Женей бегом мчался на берег, неся под мышкой
каравай черного хлеба и в платке горячий чугунок с похлебкой.
Грузчики, потные, с лицами, выбеленными мукой, как у циркачей, в
необъятной ширины портах и в лаптях, садились на берегу в кружок. Некоторые
сперва, наклонясь над водой, ополаскивали лица, обнаруживая загар чугунного
отлива. Перекрестившись, они принимались за еду. Каждый вынимал деревянную
ложку, просоленную и навсегда пропахшую луком и потом.
Отец Тошки, бывший в артели старшиной, или, как его звали грузчики,
тамадой, разрезал широким ножом каравай на равные треугольные краюхи, пробовал
похлебку, солил и первым зачерпывал ложкой горячую жижу. За ним совали свои