"Лев Абрамович Кассиль. Солнце светит" - читать интересную книгу автора

развел мехи баяна, и вдруг нетерпеливые пальцы его частым и звучным
перебором промчались по всей клавиатуре до самых басов; он рванул мехи -
глубокий и властный аккорд пронесся по вагону и замер,..
- По лестнице каблучками топ-топ-топ вниз... На вокзале тогда...
жинка... Да так и кинулась,- застенчиво пояснил он, сам прислушиваясь к
бегучим звукам баяна, и лицо его засветилось. Откинувшись чуточку, он
вздохнул во всю грудь, отвел немного правую руку назад и вдруг рывком, с
удалью и во весь замах грянул лихую казацкую плясовую... Отгремел
плясовую, заиграл душевный вальс, потом военную песню.
Хорошо играл парень. Баян его то тихо плакался о чем-то бесконечно
дорогом и безвозвратно утраченном, то гордо и страстно трубил на весь
белый свет о том, как светла и непобедима душа человека, если верит он в
силы свои, если знает он, что и другим людям от него есть толк. Тихо
слушали пассажиры баяниста. Только изредка вздыхал кто-нибудь или, когда
выводил парень немыслимо хитрое и крутое коленце, крякал да, не
удержавшись, бил каблуком в пол вагона.
- Э-эх, давай, ходи, гуляй, разговаривай!.. На завлекающие звуки
баяна собрались все пассажиры вагона, много народу сгрудилось в проходе,
заняты были все скамьи внизу, с верхних полок свешивались головы
слушавших. А парень, почти невидимый в углу, все играл и играл.
Неутомимые пальцы его стремглав проносились, летали, сновали по ладам,
почти неуглядимые от быстроты, но сами словно зрячие, сами будто
всевидящие.
- До чего же чисточко выговаривает! - восхищалась колхозница.
- Да, игра богатая! - оценил верхний пассажир.
И даже давешний попрошайка, вернувшись со своего жалостного обхода,
протискавшись вперед, примостился на уголке нижней скамьи и тоже слушал
баяниста. Был он, видимо, знаток этого дела, так как, прищурившись и
дудочкой вытянув лиловатые, с белесым налетом губы, в лад игре тонко
крутил нечесаной головой. В эту минуту кто-то из слушателей, заслонявших
баяниста, отодвинулся немножко вбок, и свет от вагонного фонаря упал на
лицо игравшего. Нищий невольно отшатнулся, всмотрелся еще раз и стал
незаметно выбираться в проход. Что-то вороватое, слишком поспешное было
в его движениях, и это не ускользнуло от обостренного слуха слепца. Он
разом прекратил играть.
- Ну, куда... куда ты? Человек играет, а ты...- зашикали на нищего.
- Пусти, говорю, ну! - с внезапной злобой огрызнулся бродяга, опять
озираясь на слепого. Голос у него внезапно оказался густым, грубым.
- Стой, жаба! - прокричал вдруг парень, прислушиваясь.
Он вскочил и ринулся к нищему; сильной рукой сгреб слепец нищего за
плечо, страшны были в своей яростной неподвижности глаза на бушующем
лице. И, как горошины в сите, прыгали перепуганные глазки на конопатой
физиономии нищего.
- Стой, паразит... Что?! Вот и на этом свете сошлись, - уже тихо и с
омерзением повторил баянист.
- Да что ты! Граждане, родимые, люди добрые, за что такая обида
больному, раненому человеку... Пусти, говорю! - Нищий, плаксиво
гримасничая, силился высвободить плечо из сжимавшей его тяжелой руки.-
Обознался ты, я тебя не видел сроду...
- Брешешь, гад! Ты-то меня видел, а я вот тебя, правда, не видал