"Валентин Катаев. Сэр Генри и чёрт (Фантастический рассказ) " - читать интересную книгу автора

оторванными ногами и должен был гибнуть. Никто не мог мне помочь. Ни
смуглая влюблённая девчонка с хризантемами и в берете, смутно стоявшая у
меня в головах, ни рука, наливавшая вино в белую кружку. Истекая кровью, я
переползал страшные рвы и переплывал бурные реки. В высоких безнадёжных
глухих степях я отыскивал потайные ходы и всё полз, полз и полз. Но
станция, затерянная в снегах, всё так же махала электрическими крыльями, и
всё так же недостижимо пели уходящие в город поезда. Казаки гнались за мной
по пятам. Они настигали меня, они били меня нагайками и отнимали у меня
мешочек с золотыми обрезками, спрятанный на груди. Я валялся под конскими
копытами и молил: "Не отнимайте моего богатства. Пожалейте меня. Я умираю".
И самое ужасное было то, что бред для меня был такой же истиной, как и
правда, и то, что не было боли. Страшная тоска сжимала в своём железном
кулаке моё сердце так, что оно почти переставало биться, и тогда молотки
начинали стучать в висках, динамо гудело всё сильнее и сильнее, дышать было
невозможно, но боли всё не было, и опаловые стёкла горели всё так же
холодно и волшебно. О, если бы сделалась пронзительная, ужасная, отрадная
боль! Она одна могла спасти меня от этих казаков, казаков, отнимавших моё
золото, моё единственное богатство. Она одна могла разрядить это гудящее
страшное напряжение, от которого вздувались во мне какие-то готовые лопнуть
трубы. И в тот час, когда я, раздетый, ограбленный и замерзающий, лежал в
снегах, ожидая гибели, шум работы, адское гуденье динамо и грохот осеклись,
и отрадная мёртвая тишина стала расходиться от уха, подобно кругам от
брошенного камня. И в самой середине, в ухе, в источнике этих кругов
вкрадчиво запела тонкая высокая боль, красной струной вытянувшись к
лампочке в потолке. Долго пела и колебалась эта струна, и чистая высокая
боль возвращала меня к жизни. И когда волшебные стёкла потускнели и
сделались синими, а лампочка на потолке стала наливаться калёной краснотой
железа, боль превратилась в молодого английского студента сэра Генри.
Я прекрасно видел его синий пиджак и белые отвороты рубашки,
безукоризненный пробор и выдающийся подбородок, над которым равнодушно
торчала трубочка, распространявшая тонкий аромат кепстена. Вместе с тем и
сэр Генри и я были нераздельным единым живой боли, которая гнездилась у
меня в ухе. И самое ухо стало раскрытым окном буфета искусственных
минеральных вод, в глубине которого, мелькая, свистели ремни, шипели
машины, тонко гудело динамо и горела лампочка. А сэр Генри сидел на
подоконнике, свесив ноги в лиловых чулках, и, презрительно пуская мне в
лицо голубые кольца дыма, заглядывая в толстую книгу, зубрил органическую
химию. Вероятно, он готовился к экзамену. Его поведение показалось мне
оскорбительным.
- Сэр,- сказал я, не вполне владея синтаксисом,- будучи мною самим,
вам бы следовало быть более воспитанным. Я не переношу табачного дыма.
Кроме того, прошу заметить, что англичане должны уважать русских.
- Хорошо, коллега, не волнуйтесь,- ответил сэр Генри в сторону.-
Сейчас мы это всё исправим. У вас ничего не болит?
- Конечно, болит, сэр. Ведь вы же и есть эта проклятая боль, которая,
как крыса, копошится в моём ухе. Надеюсь, вам это должно быть известно
лучше, чем мне.
- Ладно, сейчас увидим.
И не успел я ответить, как сэр Генри ловко соскочил с подоконника и,
оказавшись в глубине буфета, стал что-то делать среди мельканий, шипенья и