"Бел Кауфман. Вверх по лестнице, ведущей вниз " - читать интересную книгу автора

пишу о любви.
Роман вырос из рассказа на трех страницах, который состоял из обрывков
записок, якобы найденных в мусорной корзине в одном из классов нью-йоркской
средней школы, - смешно смонтированные вперемешку, они показали, какой хаос
и неразбериха царят в этой школе, как упорно бюрократическое равнодушие
прикрывается косноязычной риторикой, как отчаянно звучат немые крики о
помощи и как самоотверженно одна-единственная учительница пытается изменить
судьбу хотя бы одного-единственного подростка.
Два журнала отвергли рассказ, сочтя его слишком специфичным и решив,
что он отпугнет читателя необычным типографским оформлением. Но я не пала
духом и послала рассказ в "Сатердей ревью оф литерачер", которое и
напечатало его 17 ноября 1962 года. Помню, как ошарашили меня
рисунки-карикатуры, которыми журнал иллюстрировал рассказ. Ну вот, подумала
я, увидит их читатель и решит, что это раздел юмора. Однако я ошиблась.
В первый же день, как журнал появился в киосках, один предприимчивый
издатель предложил мне сделать из него роман. Я сначала отказалась: я пишу
только рассказы, романы сочинять не умею; к тому же, как мне казалось, в
этом крошечном рассказе я сказала все, что можно было сказать. Но он
соблазнил меня авансом, и я этот аванс истратила. Чувство вины и подвигло
меня написать книгу.
Началось самое трудное: надо было вылепить характеры, пользуясь тем же
приемом, который я применила в рассказе: сочинить великое множество писем,
объяснительных записок, циркуляров и распоряжений, которые обрисуют
учеников, учителей, родителей и дирекцию ярче и живее, чем мои собственные
слова. Пришлось ввести в роман молодую учительницу-идеалистку, которая
бунтует против всего мертвящего и уничтожающего человеческое достоинство,
что есть в школьной системе, и хотя бы штрихами обозначить жизнь ребят вне
школы. "Его мать не может прийти будучи умершей. Пожалуйста, извините", -
сообщалось в одной из родительских записок.
Все забывается. Книга смешная, и потому мне вскоре стало казаться, что
писала я ее легко и весело. Помню, как я смеялась, когда придумывала
нелепости вроде: "Опоздание по отсутствию" или "Нижеследующим пренебречь". А
однажды ночью я проснулась и стала хохотать - я придумала фразу, которую
мальчишка мог сказать об "Одиссее": "Такую муру я бы и собаке не дал
читать!"
Говорят, что книга читается легко, но на нее ушло полтора года
тяжелейшего, каторжного труда. Когда я заглядываю в исчерканную вдоль и
поперек рукопись романа, я вижу, как мучительно искала точного слова, верной
интонации, как безжалостно вымарывала я текст, добивалась выразительности, -
например, глава о расовых предрассудках сократилась в конце концов до
одного-единственного параграфа, а от параграфа в последнем варианте остался
лишь вопрос: "А вы можете угадать по моему почерку, белый я или нет?"
Мои герои выкристаллизовывались, обретали плоть и кровь: остряк,
потешающий весь класс; карьерист; рано созревшая девушка, терзаемая сексом;
черный паренек-задира; пуэрториканец, которому в конце концов удается
преодолеть свою застенчивость; некрасивая девочка, которая понемногу
начинает обретать себя. Чтобы дать им возможность высказывать свои мысли, я
придумала "Ящик пожеланий"; одинокий мальчик положил в него письмо, в
котором поздравил себя с днем рождения.
Я знала, что роман будет начинаться словами "Привет, училка!" и