"Гай Гэвриел Кей. Дорога в Сарантий ("Сарантийская мозаика" #1)" - читать интересную книгу автора

падает на пол.
Вскоре на улице внизу раздается громкий шум.
Крики, дикие вопли, топот бегущих ног. На этот раз они остаются в
постели. В какой-то момент, в разгар любовных объятий, он шепотом, на ушко,
напоминает ей об обещании, данном больше года назад. Она его помнит,
конечно, но никогда не позволяла себе до конца в это поверить. Сегодня, в
это утро, прильнув губами к его губам, снова приняв в себя его тело, думая о
смерти императора прошлой ночью и о другой смерти, сейчас, и о совершенно
невероятной любви, она верит. Она действительно верит ему теперь.
Ничто и никогда так не пугало ее раньше. А ведь она уже прожила жизнь,
хотя еще очень молода, в которой сильный страх был вещью обычной. Но вот что
она говорит ему несколько позже, когда к ним возвращается возможность
разговаривать, когда стихают общие движения и стоны:
- Помни, Петр. Собственная баня, с холодной и горячей водой, с паром,
не то найду себе торговца пряностями, который знает, как ублажить
высокородную даму.
Всю жизнь ему хотелось только одного - участвовать в гонках.
Ему казалось, что с того времени, когда он осознал себя в этом мире, он
жаждал находиться среди лошадей, наблюдать за галопом, шагом, бегом;
говорить с ними, говорить о них, о колесницах и возничих весь день, пока не
заблестят на небе звезды. Ему хотелось холить коней, кормить их, помогать им
рождаться на свет, приучать к упряжи, поводьям, колеснице, шуму толпы. А
затем - если будет на то милость Джада, во славу Геладикоса, отважного сына
божьего, который погиб в своей колеснице, когда вез людям огонь, - править
собственной квадригой. Вытягиваться далеко вперед над хвостами коней,
обвязав себя поводьями, чтобы не выскользнули из потных пальцев, заткнув за
пояс кинжал, чтобы при падении одним отчаянным ударом перерубить ремни, и
гнать, и гнать вперед с такой скоростью и грацией, которую никто другой и
вообразить себе не сможет.
Но ипподромы и колесницы были частью большого мира, частью мирской
жизни, а в Сарантийской империи ничто, даже поклонение богу, не было простым
и ясным. Здесь, в Городе, стало даже опасным свободно говорить о Геладикосе.
Несколько лет назад верховный патриарх из разрушенного Родиаса и восточный
патриарх Сарантия сделали совместное заявление, что было большой редкостью:
Священный Джад, бог в солнце и за солнцем, не имеет детей: ни смертных, ни
бессмертных, но все люди являются духовными сынами божьими. Сущность бога не
может умножаться. Поклонение и даже само признание идеи о рожденном им сыне
есть ересь, порочащая святость бога.
Но как еще, вопрошали на проповедях несогласные с ними клирики в Сорийе
и в других странах, мог этот недосягаемый, ослепительный Золотой Бог Всех
Миров стать более доступным для приземленного человечества? Если Джад любит
свое смертное творение, сынов своего духа, разве не истина то, что он
воплотил частицу себя в облике смертного, чтобы скрепить эту любовь? И этим
воплощением стал Геладикос, возничий, его сын.
Были еще анты, которые завоевали Батиару и приняли веру в Джада, а
вместе с ним и в Геладикоса, но уже в качестве полубога, а не просто
смертного сына Джада. "Варварская ересь", - возмущались теперь
ортодоксальные клирики, за исключением тех, кто жил в Батавии под властью
антов. Сам верховный патриарх жил там, в Родиасе, с их милостивого
дозволения, и на западе голоса против Геладикоса звучали приглушенно.