"Эммануил Казакевич. Двое в степи [H]" - читать интересную книгу автора

ему ординарца не дали. И почему ему не дали ординарца, раз дивизия все равно
потеряна?
Вот такие и разные другие мысли услужливо лезли со всех сторон, чтобы
прикрыть, затуманить главную и самую страшную мысль.
Сидя в оцепенении на полу, он не сразу заметил другого человека,
который лежал в самой глубине землянки и крепко спал. Только тогда, когда
человек задвигался и приподнялся, Огарков обратил на него внимание.
Человек этот был в гражданской одежде. Оказалось, что он приговорен к
расстрелу за дезертирство. Во время отступления он в какой-то деревне
переоделся и ушел в сторону, но его задержали.
То был пожилой, волосатый, мрачный и грязный человек. Он курил толстые
махорочные скрутки и без конца тупо повторял:
- А мне какое дело?..
- Почему вы так? - спросил Огарков.
- Не хочу воевать,- ответил приговоренный.- Я баптист, понимаешь? - И
добавил: - Пусть немец приходит. Все одно.
- Как же так "все одно"? - ужаснулся Огарков.- Что вы говорите? Ведь
они фашисты! Просто странно, что вы это говорите! Еще русский человек...
- А мне какое дело?..- сказал приговоренный.
"Сумасшедший он, что ли?" - подумал Огарков.
Вдруг глазки приговоренного по-звериному хитро засверкали, словно из
глубин этого обезьяньего волосатого черепа с трудом и натугой вылущилась
наконец одна человеческая мысль, и он спросил:
- А ты-то, советскай, за что сюды попал?
Огарков растерялся. Сила и убедительность этого вопроса потрясли его.
Приговоренным, не дождавшись ответа, хрипло рассмеялся, потом быстро
подполз к Огаркову и зашептал:
-- Всех нас перебьют,- коли не немцы, то энти...
Тут Огаркова вызвали в трибунал. Стоя перед столом, он слушал слова
приговора будто из далекой дали, и только последняя, заключительная фраза на
секунду вывела его из состояния почти полного небытия. Фраза эта гласила:
"Приговорить бывшего лейтенанта Красной Армии Огаркова Сергея
Леонидовича к высшей мере наказания - расстрелу".
Перед тем как отвести осужденного обратно в землянку, один из
конвоиров, коренастый и молчаливый казах, сорвал с его петлиц кубики - знаки
лейтенантского звания - и закинул их далеко в картофельные кусты.
Баптиста в землянке уже не было. Огарков сел на свою шинель, и долго
его мысли вертелись вокруг да около той, главной мысли, которая еще не то
что не доходила, а словно билась о его сознание, как волна о стеклянную
перегородку. Эта спасительная стеклянная перегородка выросла вокруг самого
центра сознания в момент, когда были произнесены те слова. Сквозь нее было
видно, но она спасала от непосредственного взрыва боли, который неминуемо
произошел бы при соприкосновении мягкой младенческой ткани сознания с
бурлящей, горькой и смертельно-едкой волной главной мысли.
Но сколько ни думай о чем угодно и, в сущности, ни о чем - все эти
мысли завершаются здесь, в землянке, и все равно ставится во всю гигантскую,
до неба, высоту вопрос: что ты делаешь тут?
Все стало ясно, когда вспомнилась мать. Мать не должна была проникнуть
за перегородку, но как только она проникла, все сразу стало ясно.
Перегородка обрушилась. Что будет с мамой, когда она узнает о своем сыне,-