"Эммануил Генрихович Казакевич. Весна на Одере (про войну)" - читать интересную книгу авторанемедленно во второй эшелон! Ведь штаб дивизии при нынешней маневренной
войне часто попадает в трудное положение... Возможны разные случайкости - вроде той, когда вы с отцом наскочили на немцев. Было это? - Да, на окраине города Шубин. - Вот видите. Генерал Середа, сконфуженно улыбаясь, сказал: - Понятно тебе, Вика? Ничего не поделаешь, приказ Военного Совета, надо выполнять. Лубенцов тем временем согласовал план разведки и пошел к себе. Он передал Антонюку необходимые распоряжения, а сам вместе с Оганесяном и Чибиревым направился в сарай, где находились пленные. Пленные сидели на соломе и ели из котелков суп. Дожидаясь, пока они поужинают, Лубенцов вполголоса заговорил со своим ординарцем: - Как у тебя дела? Кони в порядке? - В порядке, - ответил Чибирев. Его квадратное лицо было, как всегда, непроницаемо и спокойно. Однако Лубенцов достаточно знал своего ординарца, чтобы не заметить, что у того на языке вертится какой-то вопрос. И действительно, Чибирев сказал: - Вот говорили, что у немцев совсем живот подвело. А между прочим, коров и свиней тут чёртова уйма. Это как же? Лубенцов с интересом посмотрел на него. Видимо, этот вопрос волновал не одного только Чибирева, а и всех разведчиков. Действительно, в немецких дворах хрюкали свиньи и мычали породистые, черно-белые коровы. - Это все не так просто, - ответил Лубенцов после краткого раздумья. - Покуда свинья ходит по белу свету, ее не едят. А резать скот немцам не получается: взглянешь со стороны - еда, а вникнешь - не еда, а военные запасы. Чибирев задумался, оценивая убедительность ответа. Потом сказал: - Похоже, что так. Стало быть, немцы могли бы воевать еще лет десять. Им бы и жратвы хватило и всего... Значит, их не голод задушил и не американская бомбежка, а мы. Да, поистине Чибирев сказал самое главное, и Лубенцов благодарно улыбнулся ему. Лубенцов любил своего ординарца, несмотря на его чудачества. О людях Чибирев говорил полупрезрительно, с видом непререкаемого судьи, и не так просто было получить похвалу из уст этого замкнутого, многодумного солдата. Про Лубенцова он говорил: - Это человек. Про Антонюка, которого не любил и втайне не уважал, он отзывался так же кратко: - Это не человек. Разведчики иногда посмеивались над ним, спрашивая то про одного, то про другого: - Как ты думаешь, Чибирев, это человек или не человек? Правда, смеяться над ним было довольно опасно. В гневе он проявлял бешеный нрав. Оганесян начал выкликать поодиночке пленных. Два интересных симптома сразу бросились Лубенцову в глаза. Во-первых, |
|
|