"Эммануил Генрихович Казакевич. Весна на Одере (про войну)" - читать интересную книгу автора

немедленно во второй эшелон! Ведь штаб дивизии при нынешней маневренной
войне часто попадает в трудное положение... Возможны разные случайкости -
вроде той, когда вы с отцом наскочили на немцев. Было это?
- Да, на окраине города Шубин.
- Вот видите.
Генерал Середа, сконфуженно улыбаясь, сказал:
- Понятно тебе, Вика? Ничего не поделаешь, приказ Военного Совета,
надо выполнять.
Лубенцов тем временем согласовал план разведки и пошел к себе. Он
передал Антонюку необходимые распоряжения, а сам вместе с Оганесяном и
Чибиревым направился в сарай, где находились пленные.
Пленные сидели на соломе и ели из котелков суп. Дожидаясь, пока они
поужинают, Лубенцов вполголоса заговорил со своим ординарцем:
- Как у тебя дела? Кони в порядке?
- В порядке, - ответил Чибирев.
Его квадратное лицо было, как всегда, непроницаемо и спокойно. Однако
Лубенцов достаточно знал своего ординарца, чтобы не заметить, что у того
на языке вертится какой-то вопрос. И действительно, Чибирев сказал:
- Вот говорили, что у немцев совсем живот подвело. А между прочим,
коров и свиней тут чёртова уйма. Это как же?
Лубенцов с интересом посмотрел на него. Видимо, этот вопрос волновал
не одного только Чибирева, а и всех разведчиков. Действительно, в немецких
дворах хрюкали свиньи и мычали породистые, черно-белые коровы.
- Это все не так просто, - ответил Лубенцов после краткого раздумья.
- Покуда свинья ходит по белу свету, ее не едят. А резать скот немцам не
разрешалось. Это мне еще один пленный рассказывал на Буге... Ну, вот и
получается: взглянешь со стороны - еда, а вникнешь - не еда, а военные
запасы.
Чибирев задумался, оценивая убедительность ответа. Потом сказал:
- Похоже, что так. Стало быть, немцы могли бы воевать еще лет десять.
Им бы и жратвы хватило и всего... Значит, их не голод задушил и не
американская бомбежка, а мы.
Да, поистине Чибирев сказал самое главное, и Лубенцов благодарно
улыбнулся ему.
Лубенцов любил своего ординарца, несмотря на его чудачества. О людях
Чибирев говорил полупрезрительно, с видом непререкаемого судьи, и не так
просто было получить похвалу из уст этого замкнутого, многодумного
солдата.
Про Лубенцова он говорил:
- Это человек.
Про Антонюка, которого не любил и втайне не уважал, он отзывался так
же кратко:
- Это не человек.
Разведчики иногда посмеивались над ним, спрашивая то про одного, то
про другого:
- Как ты думаешь, Чибирев, это человек или не человек?
Правда, смеяться над ним было довольно опасно. В гневе он проявлял
бешеный нрав.
Оганесян начал выкликать поодиночке пленных.
Два интересных симптома сразу бросились Лубенцову в глаза. Во-первых,