"Эммануил Генрихович Казакевич. Приезд отца в гости к сыну (Рассказ) " - читать интересную книгу автора

близок к разрыву с семьей.
В очередной раз очутившись возле спящих детей, Иван почувствовал, что
его охватила странная душевная слабость, приятная и причиняющая страдание.
Он постоял, пока это странное ощущение не улеглось, и вернулся в
столовую. Здесь уже стало тише. Любители пения на время одолели любителей
танцев. Судья, Лидия Ивановна Коломейцева, была главной певицей. Голос у
нее был низкий, цыганский, и песни - ему под стать - озорные или
надрывные. Озорные она пела серьезно, а надрывные - насмешливо, и, видимо,
так было правильно. Все притихли, даже танцорши. Умная Лидия Ивановна,
впрочем, недолго пела одна, вскоре завела общеизвестную хоровую, и все
голоса радостно вступили, запела даже Дарья Алексеевна, только инженер
Коломейцев чертил что-то старику Гончаренко на бумаге, шепотом советуясь
со старым доменщиком по поводу некоего "рационализаторского предложения".
Потом гости сели пить чай с печеньем, лишь Ульянов и Башмаков, не
желающие, как они выразились, "делать ерша", то есть мешать водку с чаем,
продолжали пить водку. Екатерина Степановна, любезничая с полковником,
сердито косилась на мужа, когда он наливал себе очередную рюмку, и ее
живые карие глазки то мерцали мягким масляным блеском, то злобно
посверкивали.
Тимофей Васильевич сидел в уголке, ко всем приглядывался, больше
слушал, чем говорил, степенно поглаживая свою серенькую бороденку. Мастер
Ульянов совсем подружился с отцом своего любимого старшего горнового и,
будучи порядочно на взводе, иногда лез к нему целоваться, и звал в гости,
и сентиментально вздыхал, вспоминая орловскую деревню, которую покинул
ребенком, лет сорок назад.
Людей становилось меньше. Первыми - еще до полуночи - незаметно ушли
горновые из Ивановой смены. Они и не пили почти, так как в двенадцать
часов должны были заступать; Ивана же начальник цеха заменил другим
старшим горновым в связи с семейным торжеством.
Остальные гости стали расходиться часов с двух ночи. В три все стало
тихо. Пока Любовь Игнатьевна и Дарья Алексеевна, зевая во весь рот,
убирали посуду, подметали пол, стелили постели, старик, которому совсем не
хотелось спать, стал расспрашивать сына про гостей (кто они, какие
должности занимают, сколько жалованья получают), осторожно прохаживаться
насчет женского пристрастия к танцам "с кем попало", соображать, не лучше
ли выдать Марину за второго сына Гончаренко (его на вечере не было, но
старый доменщик похвалялся им перед Тимофеем Васильевичем), чем за этого
ее женишка: отец у женишка больно молчаливый, видно, скупой, да и дома
своего не имеют, занимают квартиру в большом казенном доме.
Иван, посмеиваясь, отвечал на его вопросы и мягко отводил его
соображения, в то же время тихо радуясь тому, что у него есть родной отец,
смешно и мило озабоченный его делами. А старик смотрел на длинный стол,
уже пустой, но еще покрытый большой розовой скатертью, вспоминал прошедший
вечер и говорил задумчиво:
- Хорошо живешь...
Позже, когда все улеглись и угомонились, Иван вышел на крыльцо и
постоял, глядя, как обычно, в сторону завода, на зарево, пылавшее над ним.
Ивану стало не по себе от того, что смена работает, а он находится здесь,
на крыльце своего дома, - кажется, впервые за двадцать лет он не был
вместе со своей бригадой. Он ревниво и пристально глядел в сторону домен,