"Джакомо Джироламо Казанова. История моей жизни " - читать интересную книгу автора

подобные списки у Стендаля и у Пушкина покороче, и в знаменитых романах тех
лет, к которым пристало клеймо "эротические" (как, например, к
увлекательнейшему "Фобласу" Луве де Кувре, 1787--1790), героинь поменьше 1,
но так ли это много - три любовных приключения в год?
Личность Казановы оказалась скрыта под множеством масок. Одни он
надевал сам - уроженец Венеции, где карнавал длится полгода, потомственный
комедиант, лицедей в жизни. Другой маскарадный костюм надели на него эпоха,
литературная традиция, вписавшая мемуары в свой контекст. Причем традиции
(та, в которой создавались записки, и та, в которой они воспринимались) были
прямо противоположными - то, что для XVIII века казалось нормой, в XIX
столетии сделалось исключением.
Главное богатство авантюриста - его репутация, и Казанова всю жизнь
тщательно поддерживал ее. Свои приключения он немедленно обращал в
увлекательные истории, которыми занимал общество ("Я провел две недели,
разъезжая по обедам и ужинам, где все желали в подробностях послушать мой
рассказ о дуэли"). К своим устным "новеллам" он относился как к
произведениям искусства, даже ради всесильного герцога де Шуазеля не пожелал
сократить двухчасовое повествование о побеге из тюрьмы Пьомби. Эти рассказы,
частично им записанные, опубликованные, естественно переросли в мемуары, во
многом сохранившие интонацию живой устной речи, представления в лицах,
разыгрываемого перед слушателем. Создавал Казанова "Историю моей жизни" на
склоне лет (1789--1798), когда о нем уже мало кто помнил, когда его друг
принц де Линь представлял его как брата известного художника-баталиста.
Казанове была нестерпима мысль, что потомки не узнают о нем, ведь он так
стремился заставить о себе говорить, прославиться. Создав воспоминания, он
выиграл поединок с Вечностью, приближение которой он почти физически ощущал
("Моя соседка, вечность, узнает, что, публикуя этот скромный труд, я имел
честь находиться на вашей службе",-- писал он, посвящая свое последнее
сочинение графу Вальдштейну). Человек-легенда возник именно тогда, когда
мемуары были напечатаны.
Но, воссоздавая наново свою жизнь, перенеся ее на бумагу, Казанова
перешел в пространство культуры, где действуют уже иные, художественные
законы. Каждая эпоха создает свои собственные модели поведения, которые мы
можем восстановить по мемуарам и романам. В своем бытовом поведении человек
невольно, а чаще сознательно ориентируется на известные ему образцы (так,
французские политические деятели XVII--XVIII вв. старательно подражали
героям Плутарха, особенно во времена общественных потрясений: Фронды,
Революции, наполеоновской империи; эта традиция дожила до Парижской
коммуны). Более того, когда гибнет старое общество (в 1789 г., когда
Казанова приступил к мемуарам, пала французская монархия, в 1795 г. после
третьего раздела перестала существовать Польша, а в 1798-м, в год его
смерти, исчезла с политической карты Венецианская республика, завоеванная
войсками Наполеона), именно литература сохраняет память о поведенческих
нормах, предлагает их читателю.
Джакомо Казанова принадлежал к двум культурам - итальянской и
французской, для вхождения в которую он потратил большую часть жизни. Свои
первые литературные творения Казанова писал на родном языке, но в конце
жизни полностью перешел на французский (хотя продолжал грешить
итальянизмами). В ту пору это был поистине интернациональный язык, на нем
говорили во всех странах Европы, а Казанова хотел, чтобы его читали и