"Н.Казандзакис. Последнее искушение Христа " - читать интересную книгу автора

двора, согнувшись в плечах и молча то поднимая, то опуская молот,
рыжебородым Иуда готовил железные обручи для винных бочек. Правая половина
его лица была угрюма и злобна, левая - тревожна и печальна. Вот уже
несколько дней, как он тайком, словно вор, ушел из обители и теперь ходил по
селам, насаживая обручи на бочки для свежего сусла. Он ходил по домам,
работал и прислушивался к разговорам, запечатлевая в памяти слова и дела
каждого, чтобы сообщить о том братству. И куда только девался прежний
рыжебородый - крикун и забияка! С того дня, как он покинул обитель,
рыжебородый стал неузнаваем.
- Эй, ты что, воды в рот набрал, Иуда Искариот, зловещая борода?! --
окликнул его Зеведей. - О чем задумался? Дважды два - четыре, не слыхал,
что,ли? Что воды в рот набрал, блаженный, хоть слово скажи! Такой виноград
-- это тебе не шутка, в такой день даже рябые козы смеются!
- Не вводи его в искушение, почтенный Зеведей, - вмешался Филипп. --
Он в обитель ходил, монахом хочет стать, не слыхал разве? Даже Дьявол на
старости лет идет в монахи!
Иуда обернулся, смерил Филиппа желчным взглядом, но не проронил ни
слова. Он презирал Филиппа за то, что тот был не мужчина, болтун и
пустомеля: в последний миг страх одолел его, и он отказался вступить в
братство. "У меня ведь овцы, куда их девать?"
Почтенный Зеведей захохотал и, обращаясь к рыжебородому, крикнул:
- Одумайся, несчастный! Монашеская жизнь,-- та же хворь заразная,
смотри, как бы не пристала! Мой. сын был уже на волосок от этой напасти, да
спасибо моей старухе: почувствовала недомогание, и ее любимчик, которого
почтенный настоятель научил обращаться с травами, проведал про то и явился
лечить. Запомните мои слова: теперь она его отсюда не выпустит! Да и куда
ему идти?! Он что - с ума свихнулся, что ли? Там, в пустыне - голод,
жажда, покаяния и Бог, а здесь - еда, вино, женщины и тоже Бог. Бог всюду,
так зачем же Его искать в пустыне? Что скажешь на это, Иуда Искариот?
Но рыжебородый только молча поднимал и опускал молот. Да и что тут
отвечать? Дела этого старикашки идут хорошо, разве есть ему какое дело до
чужой беды? А тут еще Бог, который других вот так взял да и сделал прахом и
пылью, этому почтенному Зеведею, мошеннику, дармоеду и скряге, угождает
всем, чем только может, пылинке на него упасть не дает, на зиму шлет ему
одежду из шерсти, летом - из тонкого льна. За что? Что Он такого нашел в
нем? Разве этого старикашку заботит судьба Израиля? До нее ему нет никакого
дела, а нечестивых римлян он даже любит за то, что те защищают его добро.
"Да хранит их Бог, они поддерживают порядок, не станет их - смутьяны и
оборванцы набросятся на нас, и прощай наше добро...". Погоди, старикашка,
придет еще время! То, что Бог запамятовал и не свершил, припомнят и свершат
зилоты, да будут они живы и здоровы! "Терпи, Иуда, ни слова, терпи, и придет
День Саваофа! Он поднял бирюзовые глаза, посмотрел на Зеведея и увидел, как
тот истекает кровью, опрокинувшись навзничь в своей давильне, и все его лицо
заиграло улыбкой.
Между тем четверо верзил уже вымыли начисто ноги и запрыгнули в
давильню. Они топтались там, давили виноград, погружаясь в него по самые
колени, нагибались, черпали пригоршнями ягоды, жевали их, и мелкие веточки
застревали в их бородах. Они то плясали, взявшись за руки, то подпрыгивали
один за другим, издавая рев. Они были пьяны от запаха сусла, и не только от
запаха. Через распахнутые настежь ворота они поглядывали на сборщиц