"Никоc Казандзакиc. Я, грек Зорба (Роман) " - читать интересную книгу автора

С одной стороны, моя жизнь прошла напрасно. Слишком поздно я
встретился с этим старцем и то, что во мне можно было еще спасти, уже не
заслуживало внимания. Великого поворота, полной смены путей: "взрыва" и
"реставрации" не произошло. И потому Зорба вместо того, чтобы стать для меня
высоким, непререкаемым авторитетом, увы, спустился до героя литературного
сюжета и дал мне возможность измарать некоторое количество бумаги.
Это печальное свойство превращать жизнь в произведение
искусства становится для многих плотоядных душ катастрофой. Ибо в поисках
выхода буйная страсть уходит из груди и облегчает душу, она уже не сетует,
не ощущает в себе желания схватиться врукопашную, радуется и гордится, что
ее буйная страсть, соприкасаясь с ветром, гаснет. Не только радуется, но и
гордится. Пишущий уверен, что делает великое дело, превращая некий эфемерный
миг - то единственное, что в безбрежном потоке времени имеет плоть и кровь -
в якобы вечное. Так и Зорба из плоти и крови становится в моих руках
чернилами и бумагой.
Сам того не желая и даже стремясь к обратному, я начал
наблюдать в своей душе вырисовывающийся сюжет о Зорбе. Развился какой-то
таинственный внутренний процесс: поначалу это было как потрясение от музыки,
теплое чувство наслаждения и одновременно неудовольствия, будто в кровь мою
вошло некое инородное тело и все мое существо ведет с ним борьбу. Вокруг
ядра начинают вращаться слова, окружать его и питать эмбрион. Расплывчатые
воспоминания собираются в нечто связное, всплывают ушедшие вглубь радости и
печали, жизнь перемещается в более спокойное русло, Зорба становился образом
в сказочном повествовании.
У меня еще не было формы, соответствующей этой сказке о Зорбе -
будет ли это роман, песня, сложный фантастический рассказ Халимы или это
будет сухое воспроизведение тех бесед, которые он вел со мной на побережье
Крита, где мы жили, якобы добывая бурый уголь. Оба мы сознавали, что эта
затея лишь пыль, брошенная в глаза людям. На самом деле мы ежедневно с
нетерпением ждали захода солнца, когда уйдут рабочие, чтобы съесть на песке
свой аппетитный деревенский ужин, выпить терпкого критского вина и начать
беседу. Чаще всего я молчал. О чем может поведать "интеллигент" дракону? Я
слушал рассказ о его родной деревне где-то на Олимпе, о снегах, волках,
комидатах, Боге, родине, храме святой Софии, о личности, белом камне,
женщинах, смерти. Иногда он неожиданно впадал в неистовство и, не находя
слов, вскакивал и начинал танцевать на крупной морской гальке.
Статный сухой старик с запрокинутой назад головой, с круглыми
маленькими, как у птицы, глазами, в танце он делался каким-то жестким, бил
грубыми ступнями о берег и плескал морской водой мне в лицо.
Если бы я его послушался, воспринял его клич, мое существование
приобрело бы смысл, я бы прожил полнокровную жизнь, все то, о чем сейчас
напряженно раздумываю с помощью пера и бумаги. Однако я не осмелился этого
сделать. Я смотрел на Зорбу, танцующего в полночь, призывающего и меня
оставить свой удобный панцирь благоразумия и привычек и отправиться вместе с
ним в дальние странствия, но я оставался недвижимым, дрожа от холода.
В жизни я часто бывал посрамлен, отказываясь делать то, к чему
меня отчаянно манило безрассудство, что и есть сущность жизни. Но никогда
мне не было так стыдно за свою душу, как тогда перед Зорбой.
Однажды на рассвете мы с ним расстались. Я опять отправился на
чужбину, безнадежно заболев фаустовской болезнью учения, а он отправился на