"Сергей Казменко. Хранитель леса" - читать интересную книгу автора

начнем. Потом залопотал: хотел, мол, к дальнему источнику пройти, да там
по пути весь лес перерыт будто и корни, мол, белые рыскают. А во всех
ближних, значит, источниках кисель только такой. Этот еще ничего, этот еще
как пятидневный. Если привыкнуть, так и есть можно.
Мысляк, тот, было, схватил Жеваного за шкирку: что ты, дескать,
брешешь, зараза поганая, что ты, зараза поганая, брешешь, но тут как раз
Брюхач из шалаша выполз и заныл, что такой кисель, мол, жрать и нельзя
вовсе, что ему, Брюхачу, значит, всего, мол, пять месяцев осталось, а этот
Жеваный нас всех отравить хочет, что пусть, мол, Жеваный сначала сам этот
кисель жрет, а потом уж и люди его есть станут... Ныл он ныл, Мысляк его
слушал, слушал с самым тупым видом, на какой только способен был, да и
отпустил Жеваного.
Брюхач тоже, конечно, выдал. Кисель, дескать, жрать нельзя.
Отравиться, дескать, можно. Если бы не голод, мы бы все покатились тогда
со смеху. Этот кисель проклятущий, он же в любом виде съедобен. Еще триста
лет назад это определила какая-то сволочь, будь она неладна. С того и
лагеря начались: из леса не убежать, и кормить не нужно. Не будь в лесу
киселя навалом, на этой проклятущей планете и не жил бы никто, только
психи бы ученые сюда изредка наведывались. А лагеря - дело святое, ради
лагерей можно тут и Город построить, и полицию содержать, и все такое
прочее. Тому бы умнику, что кисель открыл, на том бы свете одним киселем
питаться. Сто раз убить за такое мало.
Но кисель хоть и гадость страшная - и вонища от него всегда, и вкус
отвратный, так что не привыкнуть, сколько лет его не жри - но никому еще
вреда не причинил. Даже поноса от него не бывает. Только поначалу тяжело
очень, новичков в первые недели то и дело наизнанку выворачивает, даже
видеть его не могут. Но потом голод свое берет, жрут как миленькие. Черной
травкой вполне отравиться можно, с райских ягод, если много съешь,
пронесет так, что дай бог штаны спустить успеешь, а с киселя, даже старого
уже, самого мерзостного, никогда ничего не будет.
Так мы тогда думали.
Тут как раз Жеваный из жбана грабли свои вынимает и говорит, что
готово, мол, разогрелось, жрать, мол, можно. А сам потихонечку так отходит
бочком в сторонку. Думает, может мы позабудем, не станем его лупить. Ну
Брюхач и завелся снова: ты чего это, дескать, в сторону отходишь? Отраву
нам, дескать, приготовил, а сам шмыг, значит, в кусты? Мне, говорит, всего
пять месяцев осталось, а ты меня отравить надумал? Ты, говорит, сперва
грабли свои оближи, а потом уж и мы жрать станем. И Мысляк тут же завелся
снова: лижи, дескать, грабли, зараза поганая, грабли, зараза поганая,
лижи! И такая у него при этом рожа тупая сделалась, что и сейчас
вспоминать невмоготу.
Жеваный, дурак, и начал пальцы свои, в киселе вымазанные, облизывать,
а у самого из шаров ну прямо ручьи текут, ей-богу. Ну обхохочешься с
такими, честное слово! С полминуты, наверное, мы на него пялились, и сами
уж было собрались за жратву приняться, пока кисель не остыл, Мысляк так
даже ложку свою достал уже, как вдруг Жеваный белеть начал и на землю
оседать. Потом вперед нагнулся, схватился за живот и рухнул хлебалом вниз.
Подскочили мы к нему, на спину перевернули, а он уже и отрубился, и пена
изо рта зеленая идет. Брюхач и тут давай ныть: вот, мол, отравитель, сдох,
мол, падла, а как мы теперь не жрамши работать будем? И то верно: пока