"Сергей Казменко. Бремя избранных" - читать интересную книгу автора

Ни Шекспир, ни Сервантес не могли наделить Гамлета и Дон Кихота и сотой
долей тех черт, с которыми они живут в нашем сегодняшнем мире. Однажды
рожденные, образы выходят из-под власти творца и живут своей собственной
жизнью. Люди, воспринимающие творения художника, наделяют их новой
мудростью и новой силой. Только живые люди, воспринимающие эти творения,
помогают им жить дальше, передавая им частицы своих собственных душ. И
сами при этом становятся другими.
Ведь искусство - это великая наука познания человеческой души. И, как
и во сякой науке, путь искусства - это путь открытий. Человек не способен
остановиться на пути познания и не способен отказаться от своих открытий
на этом пути, какими бы эти открытия ни были. Если ты способен творить,
если ты по праву занимаешь место творца, открытий тебе не избежать. Быть
может, мы созданы такими для того, чтобы в конце концов разрушить эту
Вселенную и заново начать цикл творения. И никто из нас не в состоянии
задержать познание, когда открытие уже сделано. Не имеет значения, кто
именно совершит его - не мы выбираем, нас выбирает Вселенная. Даже если бы
можно было заранее знать все последствия, даже если бы можно было
остановиться перед закрытой дверью на пути познания человеческой души -
все равно мы не смогли бы удержать ее закрытой для других. Человечество
обречено на познание и не способно остановиться на этом пути, даже если
путь этот и ведет в преисподнюю.
И я понял тогда, что, написав портрет Дьявола, я совершил именно
такое открытие. Я открыл в душе человеческой что-то такое, чего лучше было
бы не знать никогда. И, выйдя из-под моей власти, Дьявол вынес это
открытие во внешний мир. А значит, ничего теперь нельзя было поправить.
Люди смотрели на него, и невольно, неосознанно наделяли его все новыми
чертами, а он впитывал частицы их душ, впитывал и оживлял все то
дьявольское, что в них было, и все большую силу обретал его взгляд, все
более живой и объемной становилась его фигура, все более властным -
выражение его лица. И вчера, когда я стоял перед ним, он был уже
совершенно живым и диктовал мне свою волю.
Я бросился в прихожую, стал поспешно одеваться. Я знал, что совершаю
глупость, что ничего уже не изменить, что мне никогда не удастся поправить
сделанного, и бремя этого открытия вечно будет лежать на моей совести, но
поступить иначе я не мог. С третьей попытки мне удалось поймать такси, в
шесть утра я был уже у дверей клуба и стучал в окно к вахтеру.
- Это вы тут недавно шастали? - узнав меня, угрюмо спросил он меня,
высунув в щель заспанное лицо.
- Скорее, надо посмотреть, в порядке ли картины! - сказал я первое,
что пришло в голову.
Он зевнул, посмотрел на часы.
- Да вы с ума сошли. Еще только шесть.
- Пожалуйста, я вас очень прошу!
Он буркнул что-то нечленораздельное и, очевидно, непечатное, прикрыл
дверь и, отомкнув цепочку, пропустил меня внутрь.
- Да куда они денутся? - бурчал он, шагая передо мной ко входу в зал.
- Сколько здесь работаю - ни разу картины не воровали. Доски со двора
стащили - было дело. Люстра на складе пропала однажды. А картины - они
всегда висят. Эти вот, - он кивнул на репродукции в тяжелых рамах,
развешенные по стенам коридора. - Уж поди, лет двадцать, как висят, никто