"Лаура Кинсейл. Принц полуночи " - читать интересную книгу автора

каждый вздох и каждый глоток давались ей с трудом.
- Солнышко, - приговаривал он. - Давай еще немножко.
Она шевельнула пальцами в его руке, ища поддержку, словно ребенок. Он
прижал ее к себе, слушая, как бессвязная речь, перемежающаяся всхлипами,
постепенно стихает.
"Не смей умирать, будь ты проклята. Не оставляй меня одного".
Она глубоко вздохнула, вздрогнула и проглотила последние капли воды в
чашке. Он погладил ее горящий лоб, отведя короткие темные локоны от лица.
Она, несомненно, была настоящей красавицей, подумалось ему, раз даже через
десять дней болезни все еще была видна ее красота.
Уговорами и принуждением он заставил ее выпить еще воды. Она осилила
только половину второй чашки - усталость и забытье снова отняли ее у него.
Он попытался без большой охоты расправить простыни, что, в его
представлении, обязательно нужно делать, ухаживая за больным, а потом
спустился вниз, чтобы добыть еды.
У двери, ведущей во двор, он остановился и свистнул. Свистнул еще раз.
Он заставил себя не свистеть в третий раз - четвертый - пятый - тысячный. В
этот рассветный час он слышал в ответ только звук собственного дыхания. Он
пересек двор и снова свистнул. За ним вперевалку шествовали утки, голодные и
недовольные, но он предоставил им самим позаботиться о себе, а сам пошел в
огород. Он знал, что ему надо было одну прирезать - ведь для того он их и
заводил, - но, когда раньше ему нужно было принимать решение, он оставлял
выбор жертвы Немо, которого подобные сомнения не терзали. Немо.
С.Т. снова свистнул. Он не позволил себе остановиться и прислушаться.
Звук шагов, хруст известняка и камней казались очень громкими, эхом
отражаясь от склонов окрестных гор. Каждая ветка и камень отчетливо
виднелись в сверкающем утреннем свете.
В огороде он с трудом нашел то, что осталось в зарослях сорняка. Пять
красных перцев, зеленая трубочка кабачка - сильно изгрызенная кроликами,
немного широких стручков белой фасоли, две пригоршни дикого розмарина и
одна - тмина, и, конечно, чеснок - его единственная удача. Можно все это
кинуть в горшок, добавить ячменя - и получится суп. Если ей не захочется, то
уж он-то его съест. А еще разотрет оливки и каперсы и намажет на хлеб. На
обратном пути он подобрал несколько сосновых шишек и по дороге обгладывал
их, кидая с обрыва шелуху.
Поставив вариться суп, он снова заглянул к ней. Она была беспокойной и
раздражительной - то говорила разумно, то несла чепуху, соглашалась выпить
глоток воды и отказывалась от следующего. Ее лоб и руки были горячи, как
огонь. Он мог бы подумать, что наступает кризис, если бы все предшествующие
дни не были пределом лихорадочного состояния убийственной слабости.
Он сделал все, что мог, и даже обтер ее отваром душистой руты и
розмарина, который готовил ежедневно с тех самых пор, как в один из редких
моментов просветления она ему самому велела растираться таким отваром, чтобы
не заразиться. Она, казалось, неплохо разбиралась в вопросах врачевания, и,
когда ему удавалось получить от нее какие-нибудь новые указания, он с
готовностью их исполнял. Потом он оставил ее на полчаса, как делал каждый
день, чтобы осторожно спуститься в каньон и, собрав все свое мужество,
искупаться в ледяной реке, сбегающей с гор.
Чтобы укрепить свои силы, как она сказала, - и видит Бог, требовалась
большая твердость характера, чтобы, раздевшись, войти в реку и вылить ведро