"Бернгард Келлерман. Братья Шелленберг" - читать интересную книгу автора

обесцененными деньгами. Целые предприятия, прокатные станы, рудники
доставались ему даром. При одной крупной сделке, в которую он вложил
значительную часть своего состояния, один из его коммерческих директоров
решился заметить, что ведь может наступить день, когда марка вдруг начнет
повышаться. Раухэйзен покачал головою и улыбнулся. Он улыбался очень редко,
улыбкой старого тщеславного человека, и тогда показывались его мелкие, узкие
зубки, ненавистные мне. "Марка будет падать, пока не распадется на атомы, -
сказал он. - Нет силы в мире, способной удержать ее от падения, я это знаю.
Я знаю это со времени..." - Слушай, Михаэль, с какого времени он это знал! -
С торжествующей усмешкой он произнес: "Я знаю это со времени битвы на Марне
и сообразно с этим направляю свою финансовую политику".
- Неужели он так сказал? Какой позор!
- Михаэль, я это не сразу понял! Но потом почувствовал и постиг. Со
времени битвы на Марне спекулировал он на падении марки. Пока я, дурак, еще
лежал в окопной грязи, пока мы все до одного давали себя расстреливать, этот
старик уже трудился над извлечением денег из нашей неотвратимой гибели.
"Так росла моя ненависть к нему со дня на день. Однажды случилось так,
что я опоздал на десять минут. Он взглянул на часы и сказал, не поднимая на
меня глаз: "Вы опоздали на десять минут". Я ответил: "Автомобиль был
задержан". На это он уже ничего не возразил, и его молчание было гораздо
оскорбительнее всякого выговора. В этот миг я ощутил всю унизительность моей
роли автомата, почувствовал наглость, холодность, жестокость, ту как бы
естественную бессовестность, которые, по-видимому, связаны с богатством!
"Я понял, что так дальше жить нельзя. И уже тогда - пойми меня, как
следует! - уже тогда начал я принимать надлежащие меры. Мне надоело
чувствовать каждый день обиду и унижение. Ненависть ослепляла меня при виде
старика. А он... он совсем не обращал на меня внимания.
"Полгода спустя я проспал и опоздал на четверть часа. А надо тебе
знать, что за полтора года службы у Раухэйзена у меня была только одна
неделя отпуска. На этот раз Раухэйзен не сказал ничего. Я только чувствовал,
каким холодом от него веяло. На следующий день я был переведен в другое
отделение. Он не произнес ни слова, он не попрощался со мной. Это было
последней каплей в чаше обид.
"Но немилость старика была для меня счастьем. В этом отделении у меня
было гораздо больше досуга, гораздо больше свободы, и я мог разработать план
кампании. Сейчас ты услышишь продолжение, и оно доставит тебе удовольствие,
но сначала угостим, музыкантов.
Небольшая русская капелла появилась в ресторане. Начался концерт.
Венцель подозвал кельнера и велел послать капелле вина.
- Пусть сыграют волжскую песню!
И русские тотчас начали исполнять эту песню.
- Слушай! - крикнул Венцель. - Вот песня! Она меня пьянит и всегда
звучит у меня в ушах, с тех пор как я пустился в путь.
Михаэль взглянул на часы и с некоторым смущением сообщил Венцелю, что
обещал Лизе до одиннадцати часов позвонить по телефону.
- Не скажешь ли ты ей по телефону несколько ласковых слов, Венцель? -
попросил брата Михаэль.
Венцель отрицательно покачал головой. Он уже не горячился, вино
настроило его на примирительный и кроткий лад, но он был непоколебим.
Михаэль сделал еще одну попытку. Сказал, что возбужденный тон, каким Лиза