"Кэндзабуро Оэ. Опоздавшая молодежь" - читать интересную книгу автора

до смерти. Правда, взрослым не было известно, откуда он появился. Только мы
с братом знали - мы нашли в лесу парашют, и автомат, и еще карту, и конфеты.
Автомат и сейчас лежит спрятанный в лесу, только я все перепрятал. "Это мой
автомат - я буду прятать его до тех пор, пока не вырасту и не смогу
сражаться. Потому что это мое единственное оружие".
Мы сворачиваем с деревенской улицы на тропинку и идем вниз по склону.
Тропинка вымощена камнями и спускается к реке. Камни от времени выщербились,
и еще от наших пяток на них лунки, похожие на полураскрытую ладонь, - они
здорово удерживают, когда попадаешь в них ногой. Но это лишь для ребят,
бесстрашно сбегающих по ней в темноте, да для зверей, глубокой ночью
спускающихся на водопой, преодолевая страх, который вселяют в них два ряда
домов, выстроенных по обеим ее сторонам. Ноги же взрослых слишком велики, да
еще и обуты в ботинки или соломенные сандалии, и для них лунки в камнях -
опасные ловушки.
Позади нас, где-то там, в вышине, на деревенской улице, взрослые
продолжают громко переговариваться. Обняв горячее плечо брата, прижавшегося
ко мне всем телом, когда мы свернули на темную тропинку, я чувствую под
пальцами впадину над ключицей и, ощущая там крупинки соли, испытываю
успокоение от того, что похожие на истошные вопли голоса взрослых удаляются.
Мы с братом минуем проход, разделяющий два поля, спускаемся по лестнице и
оказываемся на дне долины. Река течет, черная-пречерная, разливая запах
свежести. Мы молча, слегка подрагивая, входим в воду. Входим по пояс,
чувствуем кожей течение, чувствуем, как между пальцами на ногах
проскальзывают песчинки, осматриваемся - на долину уже спустилась ночь.
На мосту, точно черные деревья, фигуры наших деревенских мужчин, ищущих
здесь прохлады. Дым от листьев гречишника, которые они курят вместо табака,
струйками поднимается к светлому небу - точно маленькие пожары. Люди на
мосту как притаившиеся в засаде звери. Они чуть подаются взад и вперед, взад
и вперед, а потом на какое-то мгновение замирают на темном мосту, черными
тенями вырисовываясь на фоне неба. И голоса их несоответственно тишине
громкие, точно они перекликаются, как те, на деревенской улице. "Сколько их,
людей. Все высыпали из домов. Как во время эпидемии! Как во время
наводнения!"
Но, когда мы с братом медленно погружаемся в темную воду, я чувствую,
как глубокий покой, точно дерево корнями, вдруг опутывает, охватывает
долину. Неожиданно для себя я вскрикиваю и, разбрызгивая воду, становлюсь на
ноги. Я весь дрожу. Брат, поднырнув, пытается схватить меня за ногу. Я
обнимаю его за плечи и вместе с ним снова погружаюсь в реку. Извиваясь в
моих руках, брат хохочет. "Хватит, хватит. Я не боюсь, и нечего подбадривать
меня смехом", - думаю я. И плыву на середину реки, где глубже.
Долину поглотила глубокая, глубокая тишина. Ее оплели корни дерева
безмолвия. И тончайшие нити этих корней проникают в мягкие извилины моего
мозга. Эту тишину я видел во сне. Великан, огромный, как гора, великан лежит
глубокой ночью, возвышаясь черной громадой, лежит бездыханный. Этот
великан - деревня. В то же время великан и мой отец, и все покойники
деревни. А корни безмолвия, прорастая мне в грудь, выбрасывают тонкие
побеги, и я падаю духом, становлюсь вялым, молчаливым, ватным каким-то
становлюсь, обретая все противные качества слабовольного человека. Но зато
меня покидает бешенство. Павший духом взрослый отказывается от участи
безропотного труженика-крестьянина и начинает истошно вопить. Павший же