"Кэндзабуро Оэ. Опоздавшая молодежь" - читать интересную книгу автора

темнее, чем за минуту до того, как вошла сестра, и пронизанный пылью луч
освещал брата и мать, луч стал еще ярче. Мне не хочется, чтобы они видели
мои слезы. Я прячу лицо в колени.
"Я никогда не сидел так. Так сидят старики, старые развалины", - думаю
я и вдруг вспоминаю: курсанты как раз в такой позе и сидели у скипидарного
завода, дожидаясь грузовика! Они тоже, как старики, тихо сидели, уткнувшись
лицами в колени.
Меня охватывает чувство, будто я и в самом дело обессилевший старик и
мне уже никогда не вскочить пружинисто на ноги. Я сам себе противен. Я тихо
кашляю.
- А ну, вставайте, уходите отсюда, а то я вас запылю. - Мать метет пол
и выгоняет нас с братом из кухни.
"Чего это на ночь глядя, - сердито думаю я. - Раньше не могла вымести".
- Ну что уставился на меня? Неповоротливый стал, непонятливый. Может, у
тебя глисты? Или, может, желтуха?
Я молчу и отвожу взгляд от матери, всем своим видом показывая, что я ее
игнорирую. "Никто, никто меня не понимает. Даже собаки, и той теперь нет".
- Хватит реветь, пошли купаться, - говорю я брату.
- Пошли.
- А что темно, не страшно? - пугаю я его.
- Не страшно. И рыбы наловим. Когда она спит, ее ничего не стоит
поймать.
- Ну, так пошевеливайтесь же, - говорит мать. Мы мешаем ей мести пол.
Сама-то еле передвигает ноги, движется как во сне. За собой не замечает.
Мы с братом раздеваемся и стоим в одних плавках. Выпучив глаза, как
ящерица, я жду в полной темноте, пока брат наденет маску для подводного
плавания и заткнет уши резиновыми пробками. Ночь, все равно в воде ничего не
увидишь, и маска не нужна, но она главное его сокровище. И брат, и я, и мать
медленно выходим из кухни. Она идет провожать нас. Мать здоровается с
соседями, громко переговаривающимися на деревенской улице. И это ее "добрый
вечер", прерывая тревожные разговоры, катится по долине.
- Добрый вечер! Добрый вечер!
- Все хорошо у вас? Все хорошо у вас?
- Жарища какая. Жарища какая.
- Добрый вечер. Добрый вечер.
- Добрый вечер. Добрый вечер.
Мы с братом идем босиком по деревенской улице. Мы идем с братом,
прижавшись друг к другу голыми плечами, сквозь полные тревоги и страха
разговоры. Я смотрю в лицо брату и вижу, что он улыбается. Я поражен до
глубины души. "Он еще совсем маленький и совсем еще глупый. Я один на всем
свете".
Брат поворачивает ко мне расплывшееся в улыбке лицо. У меня на глаза
наворачиваются слезы. Тьму над головой прорезают голоса соседей,
переговаривающихся через улицу. В лачуге на краю деревни прокаженная старуха
круглый год сидит у ткацкого станка. Разносящийся во тьме скрип станка и
громкие крики взрослых схожи. Мы с братом дрожим от страха перед
"оккупационными войсками", дрожим от страха перед "зверствами". Мы быстро
идем, крепко стиснув кулаки, прижавшись друг к другу, опустив головы.
Наши плавки сшиты из парашюта американского летчика-негра. Он средь
бела дня заявился в соседнюю деревню, этот летчик-негр, и его камнями забили