"Кэндзабуро Оэ. Опоздавшая молодежь" - читать интересную книгу автора

калек, не попавших на войну, точно крохотные птички дрожат розовые блики
заката.
- Говорят...
Все это рождено охватившей людей тревогой - они спорят, обмениваются
слухами, способными запугать даже вполне здравомыслящего человека. В деревне
вместо общности, единицей которой было несколько домов, образовалась новая
общность, основанная на тревоге, - группки людей, до глубокой ночи громко
переговаривающиеся на деревенской улице.
- И в нашей деревне всех поубивают. Всех до одного. И доктора, и
настоятеля, и учителей - даже их.
- А кто ж хоронить будет? Кто закапывать будет?
- Когда всех подряд убивают, это то же, что умереть прямо на поле боя.
Собаки сожрут. Тоже будет и с Его величеством императором. Собаки сожрут.
Голые плечи брата мелко дрожат. Мы сидим в темной кухне. Я чувствую
своим, тоже голым плечом, как дрожь все усиливается. Брат дрожит. Мать в
углу кухни перебирает фасоль. В кухне темно. Мать, утонув головой в корзине,
выбирает порченые зерна.
- И детей, и женщин, и стариков - всех сожрут собаки! Войну проиграли,
никуда не денешься! - раздается неожиданно пьяный крик.
Это эвакуированный. Проиграли войну, и теперь он стал самым рьяным в
деревне оратором и проповедником. Я вспоминаю велосипед его сына и
необъятную, как парус, юбку жены. Я его ненавижу.
- Все до единого сгниют, всех сожрут собаки, никто не спасется!
Мать роняет корзину на земляной пол, наклоняется за ней и застывает в
такой позе. Не поднимая головы, она закрывает глаза, раздувает ноздри,
втягивает внутрь губы и прикусывает их, отчего вокруг рта образуются
морщины. С черного хода, где сложена поленница дров, входит старшая сестра.
Дверь на секунду открывается, и пронизанный пылью луч света ударяет в спину
наклонившейся матери. Он позволяет увидеть, как по лицу матери, обтекая
скулы, бегут слезы, готовые закапать на пол. И тут же тьма, еще гуще, чем
секунду назад, снова заволакивает кухню. Брат заплакал навзрыд.
- Не плачь. Вранье все это. Не плачь, - говорю я ему.
- А вдруг правда! А-аа! А-аа! А вдруг правда, - еще громче плачет брат,
упершись лбом в мое плечо.
- Вранье. Говорю тебе, вранье все это.
- Когда собаки жрут, больно? Если даже умрешь, больно?
- Не кривляйся, не маленький, - сказал я. - В нашей деревне не осталось
собак.
- А-аа! Если б не убили Медведя, если б жил Медведь, он не стал бы меня
есть. А-аа! Убили Медведя.
Медведь - так звали нашу собаку. Однажды зимним утром в деревню прибыл
сборщик шерсти и шкур для армии, перебил в деревне всех собак и содрал с них
шкуры, тогда же он убил Медведя и тоже содрал с него шкуру. Мы сначала
спрятали Медведя в лесу, но эвакуированный мальчишка донес на нас. Я ему за
это отплатил - выбил два зуба, но и учитель со мной рассчитался. Тяжело
вспоминать о Медведе. Я по-настоящему одинок, во всей Японии, потерпевшей
поражение, у меня нет ни одного друга, нет даже собаки. Я заплакал. Обнял
колени, положил на них подбородок и заплакал. Брат продолжал тихо
всхлипывать, но я почти не слышал, он моментально вылетел у меня из головы.
Сестра, сложив дрова у очага, пошла за новой охапкой. В кухне стало еще