"Александр Керенский. Гатчина " - читать интересную книгу автора

своих начальников, видя в них виновников своей гибели; офицеры, чувствуя
себя все более неудобно под враждебными взглядами большевистской солдатни и
своих собственных станичников - офицеры все чаше задумывались над вопросом,
какой ценой, они, в случае падения Гатчины, могли бы купить у большевиков
жизнь. Казаки, так и не видя обещанной пехоты с фронта, искренно считали
себя обманутыми. Офицеры не считали более нужным скрывать свою ненависть ко
мне, чувствуя, что я уже не смогу защитить их от ярости толпы.
Так началась ночь на первое ноября. Никаких сведений от парламентеров
"с фронта". Никаких известий из СПб. В полутемных и мрачных безконечных
коридорах старого Павловского Дворца толпятся настороженные, обозленные
люди. В отравленном страхом воздухе носятся самые невероятные чудовищные
слухи. Начинается повсюду шопот: если казаки выдадут добровольно Керенского,
они свободно вернутся к себе домой, на тихий Дон... Соблазн слишком велик.
Мысль о предательстве овладевает умами и незаметно превращается в
действительность. Долгая осенняя ночь никогда не кончится. Минуты кажутся
часами. А крысы бегут с тонущего корабля. В моих комнатах, вчера еще
переполненных, ни души. Тишина и покой смерти царствует вокруг. Мы одни. Нас
очень немного, неразлучных эти месяцы, связанных общим жребием. Ничто не
мешает нам теперь в тишине и покое подумать о грядущем... Уже было светло,
когда, уничтожив все бумаги и письма, которые нельзя было оставить в "чужих
руках", я прилег на постель и задремал с единственной мыслью - прийдут ли
утром эшелоны?
Около 10-ти часов утра меня внезапно будят. Совершенно неожиданное
известие: казаки-парламентеры вернулись с матросской делегацией во главе с
Дыбенко. Основное условие матросов - безусловная выдача Керенского в
распоряжение большевистских властей. - Казаки готовы принять это условие.
Сообщение было достаточно неожиданное. До последней минуты, несмотря на
все подозрительные симптомы и мрачные предчувствия, мы не допускали такой
низости. Но факт был на лицо.
Оставалось одно - вывести на свежую воду самого Краснова и его штаб.
Оставалось выяснить: замешаны ли они сами в предательстве. Посылаю тотчас же
за генералом. Приходит - корректный, слишком спокойный. Я спрашиваю-известно
ли ему, что происходит сейчас внизу? Прошу об'яснить, как он мог допустить
присутствие матросов в самом дворце? Как он мог даже не предупредить, не
осведомить меня об этом? Краснов с чрезвычайной длительностью стал
раз'яснять, что это совещание с матросами никакой особой важности не имеет;
что он пристально следит через верных людей за всем там происходящим; что он
считает даже эти переговоры событием чрезвычайно для нас благоприятным. -
Пусть их там говорят, рассуждал он, день пройдет в разговорах, спросах, а к
вечеру положение раз'яснится; придет пехота и мы переменим тон. А что
касается моей выдачи, то ничего подобного он никогда не примет. Я могу быть
совершенно спокойным. Но ему кажется, что может было бы полезно, если бы я
сам лично, конечно, с хорошим экскортом - он его даст -поехал в Петроград
непосредственно договориться с партиями и даже со Смольным. Да, это
предприятие очень рискованное, но не следует ли на него решиться во имя
спасения государства... Так рассуждал в моем присутствии ген. Краснов. Это
было мое последнее свидание с генералом. Нервность, сменившая наружное
спокойствие первых минут, бегающие глаза, странная улыбка - все это не
оставляло никаких сомнений. Торг о цене моей головы, происходящий внизу, не
был вовсе так безобиден, как мне только что старались его изобразить.