"Серен Кьеркегор. Страх и трепет" - читать интересную книгу автора

человеческом роде, обетование о семени Авраамовом[23] - все это оказалось
просто случайностью, мимолетной мыслью Господней, которую самому же Аврааму
предстояло теперь разрушить. Это великолепное сокровище, что возрастом было
равно вере Авраамова сердца, многими, многими годами старше Исаака, этот
плод Авраамовой жизни, освященный молитвой, созревший в борьбе, это
благословение на Авраамовых устах, этот плод предстояло теперь сорвать до
времени, ему предстояло утратить всякий смысл, ибо какой смысл мог быть в
том, что Исаака должно было принести в жертву! Этот печальный, но все же
благословенный час, когда Авраам должен был проститься со всем, что было ему
дорого, когда он должен был еще раз поднять свою почтенную главу, когда лик
его должен был просиять, как лик Божий, когда он должен был сосредоточить
всю душу свою на одном благословении, которое было призвано благословить
Исаака на радость во все его дни, - часу этому не суждено было наступить!
Ибо Авраам поистине должен был проститься с Исааком, но вот только остаться
здесь на земле пришлось бы ему самому; смерть должна была разделить их, но
именно Исааку суждено было пасть ее жертвой. Старику не дано было в смертный
час возложить свою руку на Исаака в благословении, но, устав от жизни, ему
приходилось поднимать на него руку с насилием. И испытывал его сам Господь.
О горе! Горе посланнику, что предстал перед Авраамом с таким известием! И
кто осмелился бы стать посланником такой печали? Но испытывал Авраама сам
Господь.
И все же Авраам верил, и верил он на эту жизнь. Да, будь его вера
рассчитана лишь на нечто будущее, ему, конечно, было бы легче отбросить все
прочее, чтобы поскорее покинуть этот мир, коему он не принадлежал. Однако
вера Авраамова не была такой (если такая вера вообще существует, ибо это
собственно не вера, но самая отдаленная возможность веры, которая лишь
догадывается о своем предмете, ощущая его на крайнем горизонте своего поля
зрения, но остается все так же отделенной от него зияющей пропастью, в
которой ведет свою игру отчаяние). Но Авраам верил как раз на эту жизнь, он
верил, что состарится на этой земле, почитаемый своим народом,
благословенный в своем роде, незабвенный в Исааке - любимейшем в его жизни,
тем, кого он окружал любовью, так что лишь слабым выражением такой любви
были бы слова, что он осуществлял свой отцовский долг любить сына; сказано
же было в заповедях: "сын, которого ты любишь". У Иакова было двенадцать
сыновей, и он любил одного,[24] у Авраама же был только один - тот, которого
он любил.
Однако Авраам верил и не сомневался, он верил в противоречие. Если бы
Авраам усомнился, он сделал бы нечто иное, нечто великое и великолепное; ибо
как мог Авраам совершить хоть что-то, что не было бы великим и великолепным!
Он поехал бы на гору Мориа, нарубил бы там хвороста, разжег бы огонь, занес
нож, и воззвал бы он к Богу: "Не пренебреги этой жертвой, это не лучшее, что
у меня есть, я это знаю; ибо что значит старик в сравнении с ребенком
обетования, однако это лучшее, что я могу отдать. Пусть Исаак никогда не
узнает об этом, чтобы он мог утешиться в своей юности". И он вонзил бы нож в
собственную грудь. Им восхищались бы в мире, его имя никогда не было бы
забыто; однако одно дело, когда тобой восхищаются, а совсем другое, когда ты
становишься путеводной звездой, которая спасает тех, кто охвачен страхом.
Но Авраам верил. Он не просил ради себя, чтобы по возможности тронуть
Господа; лишь тогда, когда справедливое возмездие пало на Содом и Гоморру,
Авраам вознес и свои молитвы.[25]