"Серен Кьеркегор. Страх и трепет" - читать интересную книгу автора

2.12-13).


Was Tarquinius Superbus

in seinem Garten mit dem Mohnkopfen sprach,
verstand der Sohn, aber nicht der Bote.

Гаманн[1]


Предисловие

Не только в мире действия, но также и в мире идей наше время
представляет собой настоящую распродажу. Все, что угодно, можно приобрести
тут за свою цену, так что возникает вопрос, останется ли вообще в конце
концов кто-нибудь, кому еще захочется быть покупателем. Всякий спекулятивный
регистратор, добросовестно отмечающий величественную поступь новой
философии, всякий приват-доцент, репетитор, студент, всякий, кто только
прикоснулся к философии или оказался в самом ее центре, отнюдь не
останавливается на том, чтобы во всем сомневаться, но идет дальше. Может
показаться, что неуместно и несвоевременно спрашивать себя, куда именно они
рассчитывают добраться, однако во всяком случае будет, по крайней мере,
вежливо и любезно предположить, что они действительно усомнились во всем,
поскольку иначе было бы странно говорить о каком-то движении дальше.
Предполагается, что такой предварительный шаг они предприняли все и,
очевидно, это далось им столь малыми усилиями, что они даже не сочли нужным
проронить хоть словечко о том, как это происходило; ибо даже тот, кто в
страхе и тревоге попытался бы отыскать хоть какое-нибудь разъяснение, не
сумел бы его найти, не сумел бы найти никакого путеводного знака, никакого
подробного предписания о том, как следует подходить к такой огромной задаче.
"Но ведь Картезий все же сделал это?" Картезий, этот почтенный,
замечательный, красноречивый мыслитель, чьи произведения никто не может
читать, не оказавшись тронут ими до глубины души, - уж он-то делал то, что
говорил, и говорил, что делал. О, это такая редкость в наше время! Но и сам
Картезий, как он достаточно часто повторял, никогда не сомневался в том, что
касалось веры. ("Memores tamen, ut jam dictum est, huic lumini naturali
tamdiu tantum esse credendum, quamdiu nihil contrarium a Deo ipso
revelatur... Praeter caetera autem, memoriae nostrae pro summa regula est
infigendum, ea quae nobis a Deo revelata sunt, ut omnium certissima esse
credenda; et quamvis forte lumen rationis, quam maxime darum et evidens,
aliud quid nobis suggerere videretur, soli tamen auctoritati divinae potius
quam proprio nostro judicio fidem esse adhibendam". См. Principia
philosophiae. Р. 1,  28 et  76.)[2] Он не закричал: "Пожар!", - и долгом
всех стало сомневаться, ведь Картезий был тихим, одиноким мыслителем, а не
крикливым ночным сторожем; он определенно признавал, что его метод значим
лишь для него самого и отчасти берет свое начало в его собственных
предшествующих затруднениях с теорией познания. ("Ne quis igjtur putet, me
hie traditurum aliquam methodum, quam unusqirisque sequi debeat ad recte
regendam; illam enim tantum, quam ipsemet secutus sum, exponere decrevi...