"Алим Кешоков. Вершины не спят (Книга 1) " - читать интересную книгу автора

шариатистов.
Но, с другой стороны, Давлет почуял в воздухе то, чего не улавливала
еще даже Чача. Он помнил, что был не из последних при разгроме шардановской
усадьбы, и это начинало беспокоить его. Беспокойство становилось тем
сильнее, чем более разгорались, приближаясь к Нальчику, бои между красными и
белыми. Видимо, Давлет уже решил про себя, чем искупить свою вину перед
князем Бердом...
Начиналось лето, и в это время стало особенно тревожно.
Улицы аула обезлюдели. В полях не слышалось ни песни сеятеля, ни голоса
погонщика волов. Посевы всходили в настороженном безмолвии. Лишь иногда то
тут, то там на обширной плодородной равнине виднелась женская сгорбленная
фигура. А из-за горизонта опять поднимались столбы дыма: где-то горело...
Став представителем исполнительной власти, Давлет занимался главным
образом тем, что разъезжал по дворам Шхальмивоко и по ближайшим аулам,
отыскивая людей, которые, как запомнилось ему, участвовали в разгроме
шардановской усадьбы. Он устанавливал, у кого еще остались коровы, овцы,
лошадь или что-либо добытое из княжеских сундуков.
Всеми своими замашками Давлет старался подражать Гумару, даже посадкой
в седле. Плетка, которую привыкли видеть в тяжелой руке Гумара, каким-то
образом оказалась теперь у Давлета, и на деревянной дощечке клинком кинжала
Давлет делал какие-то отметки. Точно как Гумар! С восходом солнца он выезжал
на добром шардановском мерине, закрепленном за глашатаем Ерулем, и
ребятишки, идущие со стадом, всегда видели одну и ту же картину - дед Еруль
бежит на некрепких своих ногах в стоптанных чувяках за всадником до самой
околицы, умоляя его хорошенько присматривать за лошадью.
- Один аллах видит, как ты мне надоел, Еруль, - отбивался Давлет. - Да
знаешь ли ты, что в молодости я обскакивал лисицу и настигал ястреба, когда
тот падал на ягненка... Да знаешь ли ты, что я...
И опять слышалось: "я...", "я..."
- Чигу, чигу... - кричали озорники мальчишки, но Давлет взмахивал
плеткой, и ребята пускались врассыпную.
Середина лета выдалась на редкость жаркая и сухая. С утра куры
зарывались в пыль и затихали. Псы недвижно валялись в тени. Не шевелилась
листва во фруктовых садах, но все тяжелее отвисали на ветвях наливающиеся
яблоки, мутно-лиловые сливы, сочные груши-лимонки. К вечеру улицы
оживлялись, пыль, поднятая возвращающимся стадом, заволакивала солнце.
- Где-то сейчас наш Астемир? - вздыхала обычно в такой час старая нана
и, кряхтя, подымалась, чтобы подоить свою любимицу - корову Рыжую.
И не только в доме Астемира садились за ужин без хозяина. Во многих
домах замерла жизнь; не всякая хозяйка выходила к плетню, чтобы посудачить с
соседкой.
Иногда в аул забредал чужой человек, и тогда женщины рассказывали про
Него друг дружке, что он чудом выскочил из горящего города - не то
малознакомого Пятигорска, не то какого-то и совсем неведомого, а на Тереке
не прекращаются бои. Поговаривали, что Советская власть кончилась, началась
другая власть. Какая именно - никто не мог толком объяснить. Но зато опять
открывался простор для болтунов, вроде Давлета или неугомонной Чачи.
Лю всегда казалось, что с приходом Чачи на дом падает какая-то большая
тень, как будто громадная черная и злая птица махнула над крышей крылом.
Теперь Чачу нередко сопровождала жена Бота, болтливая Данизат.