"Алим Кешоков. Вершины не спят (Книга 1) " - читать интересную книгу автора

Четвертый, Мусаби, лежал в стороне, под акацией.
- Соотечественники! Кабардинцы! - опять крикнул Берд, оправляя белый
башлык.
Молчание. И только дед Баляцо, положа руку на кинжал, произнес
негромко:
- Ой, князь... Ой-ой-ой...
- Что ты, старик? - И, как бы предотвращая какую бы то ни было вспышку
возмущения, полковник, повернувшись в седле, поднял руку в перчатке и
скомандовал: - Очередь!
Над людьми пронесся рой пуль. Пулеметная очередь эхом отдалась по
снежной равнине. Стая ворон с шумом снялась с высоких тополей. Упали хлопья
снега; стая, совсем затенив вечернее небо, с карканьем унеслась.
Полковник сделал знак, всадники, подъехав, загородили конями своего
командира, Гумара и Залим-Джери, севшего в седло. Затем начали теснить
людей. Пулеметчик в тачанке не выпускал из рук гашетку. Кавалькада двинулась
к воротам, и тут все старики, как по команде, повернулись к Берду Шарданову,
и в их взорах князь увидел ненависть и гнев... Слов не понадобилось.

ОТЦЫ СПУСКАЮТСЯ С ГОР

Славная, незабываемая весна тысяча девятьсот двадцатого года! Она
наступила, и жизнь обновлялась не только в природе. Но немало страшного
творилось вокруг.
В городе стреляли, резали, грабили беспрерывно. Люди, вернувшиеся с
базара, передавали страшную весть о казни комиссара. Чтобы он не мог ничего
сказать народу, ему зашили рот, а когда стали вешать, петля оборвалась, и
виселицу стали ладить вторично. Кругом раздались голоса: "Довольно! Два раза
не наказывают!" У комиссара лопнул шов на окровавленном лице, и большевик
стал кричать, что он не боится смерти, что народ непременно победит.
Неспокойно было и по аулам, но уже в феврале пошли обнадеживающие
слухи.
То, что говорили теперь, тоже волновало, но по-другому - счастливо,
особенно женщин, разлученных с мужьями. Гумару же или Мусе не хотелось
верить этим слухам. Не радовали они и несчастную Данизат, невольную
пособницу казни мужа, а сейчас терзаемую голосом совести, томимую страхом
возмездия.
Да, по-другому запахло в воздухе, если даже Давлет вдруг поправился и
стал обходить знакомые дома, напоминать людям о том, что всегда хотел своему
ближнему добра. Он снова объявил "колодезные дни". Больше всего Давлет
упирал на то, что он ревностный шариатист, сторонник равенства и братства
всех мусульман. Эти его слова находили отклик в душах стариков, а ведь вовсе
не последнее дело в ауле пользоваться расположением стариков - совести
народа.
Дни становились длиннее. Все раньше за горами зарождалась утренняя
заря. Все веселее, яснее и шире разливалась она по снегам горных вершин и по
кабардинской равнине. Каждый новый день приносил новые свидетельства близких
перемен...
К концу марта - ровно год прошел с первого митинга в Шхальмивоко - не
оставалось никаких сомнений, что дни белых сочтены.
В час утреннего намаза Думасара с особенным чувством обращала взоры к