"Артур Кестлер. Слепящая тьма (Политический роман)" - читать интересную книгу автора

луна.

5

В коридорах недавно построенной тюрьмы ярко горели мощные лампы.
Безжизненный, ослепительно ровный свет заливал голые беленые стены, двери
камер с картонными табличками, на которых были напечатаны фамилии, черные
зрачки смотровых глазков и железные галереи второго яруса. Этот жесткий
бесцветный блеск и отрывистый, без эха, стук шагов по выложенному каменной
плиткой полу казались Рубашову настолько знакомыми, что иллюзия длящегося
ночного кошмара не покидала его несколько секунд. Он всячески пытался
внушить себе веру в зыбкую нереальность происходящего. "Если я поверю, что
сплю, - думал он, - все это, и правда, окажется сном". Он убеждал себя так
напряженно, что у него на миг закружилась голова - и ему стало нестерпимо
стыдно. "Назвался спасителем - неси свой крест, - подумал он. - До самого
конца". Вскоре надзиратель остановился у двери камеры номер четыреста
четыре. Над очком висела белая табличка: "Николай Залманович Рубашов".
"Четко работают", - подумал он; вид заранее приготовленной камеры с именем
на двери почти потряс его. Он собирался попросить надзирателя, чтобы тот
принес еще одно одеяло, но дверь камеры, лязгнув, захлопнулась.

6

Надзиратель регулярно заглядывал в глазок. Рубашов неподвижно лежал на
койке, и только свесившаяся к полу ладонь слегка подергивалась; у изножия
койки лежали окурок папиросы и пенсне.
В семь - через два часа после того, как Рубашова привезли и водворили в
камеру, - он был разбужен протяжным гудком. Его не мучили обычные сны, и он
проснулся хорошо отдохнувшим. Сигнал подъема повторился трижды. Когда
отзвуки третьего гудка умерли, камеру затопила тяжелая тишина.
Зимний день только начинался, очертания параши и раковины с краном
размывала серая рассветная муть. Черная решетка казалась впечатанной в
тусклый прямоугольник окна; слева, вверху, разбитое стекло кто-то заткнул
комком газеты. Рубашов поднял пенсне и окурок, а потом снова вытянулся на
койке. Надев пенсне, он чиркнул спичкой. Камеру по-прежнему наполняла
тишина. Во всех выделенных известкой сотах этого огромного каменного улья
разбуженные люди одновременно подымались и с проклятьями вступали в новое
утро. Но обитатели одиночек ничего не слышали - кроме шагов надзирателя в
коридоре. Рубашов знал, что одиночная камера будет его домом до самого
расстрела. Лежа на спине, он попыхивал папиросой и теребил короткую
клиновидную бородку.
"Значит, расстрел", - думал Рубашов. Помаргивая, он молча смотрел на
пальцы своей вертикально стоящей ступни. Ему было тепло, уютно и покойно; он
очень устал и хотел задремать, чтобы соскользнуть в смерть, как в сон, не
выползая из-под этого тюремного одеяла. "Значит, тебя собираются
расстрелять", - мысленно сказал себе Рубашов. Он медленно подвигал пальцами
на ногах, и ему неожиданно припомнились стихи, в которых ноги Иисуса Христа
сравнивались с белыми косулями в чаще. Он снял пенсне и потер его о рукав -
всем его ученикам и последователям был превосходно знаком этот жест. Он
ощущал почти полное счастье, и его страшило только сознание, что