"Артур Кестлер. Слепящая тьма (Политический роман)" - читать интересную книгу автора

разговора.
В камеру вбежал запыхавшийся баландер и подал надзирателю заскорузлую
тряпку. Тот взял ее и бросил к параше.
- Есть ли у вас еще какие-нибудь просьбы? - безо всякой иронии спросил
следователь.
- Есть, - устало ответил Рубашов. - Избавьте меня от вашего
присутствия. - Следователь двинулся к выходу. Надзиратель звякнул связкой
ключей. Рубашов отвернулся и подошел к окну. Когда дверь, лязгнув,
захлопнулась, он вспомнил, что о самом-то главном забыл, и, рванувшись к
двери, застучал по ней кулаками.
- Бумагу и карандаш! - заорал он, приставив губы к смотровому глазку.
Потом торопливо сдернул пенсне и посмотрел, остановились они или нет. Но,
хотя кричал он изо всех сил, никто, видимо, его не услышал. Последнее, что
он разглядел в очко, была спина высокого следователя с пистолетной кобурой
на поясном ремне.

8

Рубашов размеренно ходил по камере - шесть с половиной шагов к окну,
шесть с половиной шагов обратно. Его растревожил разговор со следователем, и
теперь, потирая пенсне о рукав, он припоминал каждое слово. Следователь
вызвал в нем вспышку ненависти, и он хотел сохранить это чувство: оно
помогло бы ему бороться. Однако застарелая пагубная привычка становиться на
место своего противника принуждала его разглядывать себя глазами только что
ушедшего следователя. Вот он сидел тут, этот бывший - наглый, самонадеянный
бородатый человечишка, - и с вызывающим видом натягивал ботинок,
демонстрируя драные вонючие носки. Да, у него. были заслуги в прошлом, но
тот, уважаемый всеми Рубашов, произносивший с трибун пламенные речи, очень
уж отличался от этого, в камере. "Так вот он какой, легендарный Рубашов, -
думал Рубашов за следователя со шрамом. - Хнычет, как школьник, что его не
накормили. А в камере грязь. На носках - дырки. Типичный мягкотелый
интеллигентишка-нытик. Принципиальный или нанятый - разницы-то нету - враг
установленных законом порядков. Нет, не для таких мы делали Революцию. Он
нам помог ее делать, верно - в те времена он был бойцом, - но сейчас эту
самовлюбленную развалину, этого заговорщика пора ликвидировать. А может, и
раньше он только представлялся - сколько их вспенилось, мыльных пузырей,
которые потом с треском полопались. Да разве уважающий себя человек будет
сидеть в неубранной камере?" Рубашов подумал, не вымыть ли пол. Несколько
секунд он стоял в нерешительности, потом потер пенсне о рукав, надел его и
медленно подошел к окну.
Сероватый, по-зимнему неяркий свет смягчил зловещую желтизну фонарей;
казалось, что днем выпадет снежок. Было около восьми утра, значит, Рубашов
вступил в эту камеру всего-навсего три часа назад. Двор окружали тюремные
корпуса; тускло чернели зарешеченные окна;
Вероятно, за ними стояли заключенные и так же, как он, смотрели во
двор; но ему не удавалось их разглядеть. Снег во дворе серебрился настом,
под ногами он стал бы весело похрустывать. По обеим сторонам узкой тропы,
которая огибала заснеженный двор примерно в десяти шагах от стен,
возвышались белые холмистые насыпи. На сторожевой дорожке внешней стены
шагал туда и обратно часовой. Один раз, поворачивая назад, он плюнул -