"Артур Кестлер. Призрак грядущего" - читать интересную книгу автора

ответил, что наоборот, ему это по нраву: все, что стоит услышать, он уже
услышал до того, как ему стукнуло пятьдесят. Кроме того, добавил он, все
знаменитости - актеры, поэты, государственные мужи - живут по тому же
принципу: после пятидесяти они по большей части разглагольствуют сами, когда
же возникает необходимость дать высказаться другому, они начинают думать о
своей печени и о малолетних девочках.
Как бы то ни было, мсье Анатоль обожал говорить в не меньшей степени,
чем остальные - внимать его речам. Он сидел в своей черной тюбетейке,
откинувшись на спинку кресла и напоминая белыми шелковистыми бровями и
желтой козлиной бородкой хитрющего меланхолического лемура, притворяющегося,
что его интересует происходящее, но на самом деле тоскующего по своему
родному климату - в случае мсье Анатоля это был Париж Барреса и Гонкуров,
Мишле и баррикад 1848 года, Людовика XIV и Мансара, но прежде всего -
Шатобриана и Генриха IV. Но даже когда его монолог приобретал лирическое
звучание, его язык оставался по прежнему точен, напоминая отрепетированное
красноречие французского адвоката, выступающего в суде.
- ... Ах, милочка, - продолжал он, гладя руку Хайди, - есть,
несомненно, некое утешение в мысли, что не ты один обречен сгинуть на
живодерне, что вся наша цивилизация поражена атеросклерозом, высоким
кровяным давлением и затвердением желез... - Он хихикнул. - Воспаление
простаты у всей Европы - корчащееся лицо Запада между двумя ударами... В
конце концов, разве это не утешение - дотянуть до абсурдного возраста, когда
желание пережило возможности, и когда единственное доступное удовольствие -
разглядывать специфические открытки для любителей...
- Кстати, они у вас есть? - промурлыкала с ковра подружка Гастона. -
Хотелось бы взглянуть...
- Но с другой стороны, - продолжал мсье Анатоль, проигнорировав ее, - с
другой стороны... Не улыбайтесь, дитя мое, - бросил он раздраженно. - Чему
вы улыбаетесь? Открыткам? Одиноким стариковским радостям? Подождите, пока
доживете до моих лет; мы, латиняне, более откровенны в таких вещах... А что
вы скажете о ваших политиках, болтающих о Геттесбергской речи, Джефферсоне и
Конституции? - победно выпалил он.
- Не понимаю, - пожаловалась Хайди.
- Это одно и то же, - пояснил мсье Анатоль. - Ваша демократия растленна
и бессильна, и, цитируя Линкольна и Джефферсона, ваши политики получают то
же презренное наслаждение, что и старые развратники, с вожделением взирающие
на мощь юности, примеру которой им уже не дано последовать. "Мы полагаем
само собой разумеющимся, что все люди..." - Свобода, Равенство, Братство -
баррикады марта сорок восьмого года - Коммунистический манифест - 14
пунктов, 4 свободы, 32 положения для любви - все это торжество бессилия,
вожделенное созерцание ушедшего и неоправданные претензии, что еще не все
потеряно. Голосуйте за нашего кандидата, за справедливость, прогресс и
социализм, за грязные открытки, грязные открытки!...
Он довел себя до нешуточного гнева и принялся колотить костылем по
ковру; глаза печального лемура покраснели от ярости и боли.
- Так-то вот! - сказал он более спокойным голосом и вздохнул. - Что бы
вам ни говорили, дитя мое, не верьте. Революции, реформы, программы,
партии - все они продают вам одну и ту же картинку: "Проблеск рая", или "Что
подсмотрела служанка в замочную скважину", причем "пламя страсти"
разыгрывают все та же старая шлюха и старый сутенер. И все же - пусть, как