"Вера Кетлинская. Мужество " - читать интересную книгу автора

вопросом, касавшимся самого существа ее жизни. Она была беременна. Имеет ли
она право родить ребенка теперь, когда стройка едва начата, когда не хватает
рабочих рук, когда так трудно жить даже взрослым, сильным людям?
- Это эгоизм - сесть на шею стройке с пеленками и сосками! - утверждала
Тоня. И она была как будто бы права. Соня жила в центре интересов и забот
строительства. Она сама понимала, как много усилий потребует ребенок. Разве
может ребенок расти в сыром шалаше? И откуда брать молоко? Ведь нет ни
коров, ни полотна для пеленок - ничего. И ей, ударнице Соне Тарновской,
придется стать "иждивенкой" - что может быть хуже?
- Да при чем здесь иждивенка? - возражала Катя. - В новом городе должны
быть дети. Ты себе представь: бульвары, сады - и ни одного ребенка! Да нас
же засмеют!
В первом порыве комсомольского самоотречения Соня заявила, что сделает
аборт. Но теперь она со страхом ждала решения подруг. Неужели эта жертва
действительно неизбежна?
- Нет, нет! - говорила Клава. - Да вы подумайте, девушки, это же
убийство!
Лилька рассуждала более просто:
- Ну как ты его будешь растить? Ты сама изведешься и ребенка изведешь!
Мороз сорок градусов, сугробы, а ты в шалаше снег топишь, чтобы ребенка
купать!
- Не в этом дело, девушки. Но это же эгоизм, мещанский эгоизм! -
заявила Тоня. - Приехали, поженились, расплодились, а стройка ухаживай,
заботься!
- Да к тому времени, - кричала Катя, - ведь все уже будет! Ведь
сроки-то какие! Да пока она родит, шалашей уже и в помине не будет. Девять
месяцев - это же целая вечность!
В разгар спора в шалаш вошли Сема и Гриша. Девушки разом смолкли. Густо
покраснев, Соня с равнодушным видом заговорила о чем-то постороннем.
- Об этом мы поговорим после, Соня, - решительно перебил Сема. - Зачем
вы прячете от друзей свои больные вопросы? Простите меня, Соня, но если вы
просто не хотите сына - это чудовищно, я не могу поверить. А если вы думаете
про комсомол, про стройку - так почему комсомолу вам не помочь? У нас
деликатные, чуткие люди, Соня, разве ты не знаешь сама?
- Правильно! - крикнула Клава, и слезы заблестели в ее глазах. -
Сонечка, родная, это же правильно.
- Он говорит, что надо посоветоваться с комитетом... - пробормотал
Гриша, с отчаянием и страхом глядя на Соню.
Соня промолчала. Она не рассердилась на Гришу. Она думала о том, что
вот она комсомолка, ее жизнь сплетена с комсомолом - значит, у нее не может
быть личных вопросов, неинтересных ее организации. Она думала также, что
стыдно, стыдно, стыдно пойти к товарищам и обнажить самое сокровенное... Но
то, что ей стыдно, это плохо... это признак недостаточной, неполной
связанности с коллективом... В то же время ее серьезно тревожило - а вдруг
кто-нибудь начнет смеяться код нею? Вдруг начнут дразнить?.. И тут же
примешивался девичий страх перед жизненной переменой, и вспоминались
рассказы о родовых муках, о детских желудочных болезнях, о скарлатине...
Конечно, без всего этого жить легче. Но лучше ли? Она думала обо всем сразу,
потому что состояние крайней взволнованности, в котором она жила уже
несколько дней, не позволяло ей отделить главное от побочного и навести