"Крах игрушечной страны" - читать интересную книгу автора (Макбейн Эд)

Глава 3

Тутс открыла глаза.

Комната плавно покачивалась. Через некоторое время Тутс сообразила, что находится на яхте. Ее правая рука была прикована к какой-то скобе в стене, или в переборке, или как там эта фигня называется. В узком вытянутом помещении было темно. Тутс решила, что оно должно располагаться в носу яхты. Она лежала на пенопластовом матрасе. Видимо, это был спальный отсек.

Внезапно она вспомнила Уоррена, стоявшего в темноте рядом с дверью ее квартиры, и крикнула: "Уоррен!" — точно таким же тоном, которым рассерженная мать или старшая сестра кричат на испорченного мальчишку.

Пускай он немедленно освободит ее. Чем он вообще думал, когда приковывал ее к стене? Но на зов никто не пришел. Внезапно она испугалась, что яхту ведет вовсе не Уоррен. Вдруг он нанял какого-нибудь рыбака, чтобы тот отвез ее в Мексику и продал в бордель?

Яхта явно находилась в море, никаких сомнений. Значит, на ней обязательно должен кто-то находиться — у нее над головой, или где-нибудь в стороне. В общем, рядом со штурвалом. Кажется, это действительно называется штурвал. Ей редко доводилось бывать на яхтах.

Она поднесла левую руку к лицу и посмотрела на светящийся циферблат часов. Десять минут третьего. Ну и где, черт подери, они находятся?

— Уоррен! — снова позвала она, все тем же повелительным тоном "А-ну-тащи-сюда-свою-задницу!". На этот раз она услышала какой-то звук, донесшийся предположительно с кормы. Потом на лестнице раздались шаги, потом они приблизлись к маленькой каюте. Тутс села. Короткая юбка сбилась и поднялась еще выше. Тутс отметила, что вся одежда по-прежнему на ней, даже туфли на высоком каблуке.

Щелкнул выключатель.

Тутс прищурилась.

Теперь она рассмотрела невысокую перегородку, отделяющую спальный уголок от места, в котором, наверное, обедали: стол, покрытый огнеупорной пластмассой и банкетки, обтянутые кожзаменителем. Дальше — еще одна низкая перегородка, за ней маленькая кухня. Камбуз. Кажется, так это называется. Значит, это был самый маленький из отсеков яхты — наверное, это называется каютой, — разделенный перегородками, то есть переборками. Уоррен прошел через каюту. Из-за низкого потолка ему приходилось стоять согнувшись. Тутс подумала, что она ненавидит яхты.

— Ну и что все это значит? — требовательно спросила она.

— Что — "все это"?

— Почему я прикована к стене? Где ты выкопал эти дурацкие железки? — спросила Тутс, подергав наручник.

— В сент-луисском полицейском управлении.

— Ключ у тебя?

— Да, у…

— Тогда открой их сейчас же, — приказала она и еще раз дернула за наручник.

— Извини, Тутс.

— Ну что ж. Что мы имеем? Во-первых, взлом, — принялась размышлять вслух Тутс. — Это верные пятнадцать лет. Дальше — похищение…

— Незаконное лишение свободы, — поправил ее Уоррен.

— Спасибо. Это еще пять лет. Может, ты лучше немедленно отомкнешь наручники, повернешь это корыто к берегу и отвезешь меня домой — и мы забудем об этой истории?

— Нет, — твердо сказал Уоррен. — Извини.

— Тогда я снова повторяю свой вопрос. Что все это значит?

— Это значит, что тебе придется отвыкать от наркотиков, — ответил Уоррен.

В пятницу, пятнадцатого сентября, в девять утра большое жюри заслушало показания Пита Фолгера, приглашенного в суд от имени народа штата Флорида. Без шести двенадцать присяжные вынесли свой вердикт и попросили прокурора возбудить дело об убийстве первой степени.

Через десять минут после этого Фолгер позвонил мне в контору. Он сообщил, что вердикт оказался именно таким, какого он ожидал. Еще он сказал, что мою клиентку решено взять под стражу, и что он сейчас пойдет узнавать, под какой залог ее согласятся отпустить. Он также упомянул, что в порядке дружеской услуги сейчас посадит кого-нибудь из своих служащих напечатать список опрошенных сегодня свидетелей. Фолгер выразил надежду, что я сам с ними поговорю, причем по возможности побыстрее. Потом он предложил обсудить одно дело, которое, по его словам, могло сэкономить его конторе кучу времени, а государству — оплату электроэнергии.

Я позвонил Лэйни, чтобы сообщить ей эту скверную новость и сказать, что я буду добиваться освобождения под залог…

— Ты думаешь, тебе это удастся?

— Я уверен.

— Это хорошо, а то я приглашена на вечеринку, — сказала Лэйни. — Я внезапно приобрела скандальную известность.

— Не вздумай ни с кем обсуждать это дело.

— Само собой.

— Все будут хотеть разузнать побольше. Ты просто отвечай, что твой адвокат запретил тебе об этом разговаривать. Если кто-нибудь будет слишком сильно настаивать, просто уходи оттуда.

— Хорошо. Спасибо, Мэттью.

— Прокурор уже предложил обсудить это дело. Мне кажется, это хороший признак.

— А разве нам нужно заключать с ним сделку?

— А мы и не будем ее заключать.

— Я не убивала Бретта.

— Я знаю.

— Знаешь?

— Конечно, знаю. Где будет проходить эта твоя вечеринка?

— На яхте у Розенбергов.

— Мир тесен, — пробормотал я.

Тутс слушала, как Уоррен возится на камбузе. Она по-прежнему лежала на пенопластовом матрасе, не застеленном даже простыней, и пыталась одернуть юбку. У Тутс было такое ощущение, что она вся покрыта коркой соли. Она ненавидела яхты. Ее правая рука была неудобно заведена за голову и прикована к скобе из нержавейки. Если Тутс садилась, она могла видеть Уоррена. Он стоял у маленькой печки, слева от трапа, ведущего на палубу. Каюту заполнил запах еды.

В конце концов он поставил перед Тутс поднос с яичницей, поджаренными сосисками, тостами и кофе.

— Кто ведет эту посудину? — первым делом поинтересовалась Тутс.

— Мы лежим в дрейфе.

— А мы ни во что не врежемся?

— Яхта находится в тридцати милях от берега. Нам просто не во что врезаться.

— Отомкни наручник.

— Нет, — покачал головой Уоррен.

— Ну и как я буду есть, если моя рука прикована к стене?

— Пользуйся левой рукой. Или, если хочешь, я покормлю тебя с ложечки.

— Я не нуждаюсь в твоей помощи, — отрезала Тутс, взяла вилку в левую руку, уселась на койке, скрестив ноги на индейский манер, и принялась за еду. Уоррен наблюдал за ней.

— Ты понимаешь, что совершил ошибку? — поинтересовалась Тутс.

— Разве?

— Да, Уоррен, да. Я совершенно чиста.

— Вот уж нет, — не согласился Уоррен.

— Я не понимаю, откуда ты получил эти сведения, но я могу поклясться…

— Я нашел пустые флаконы из-под крэка у тебя в мусорной корзине.

— С чего ты вообще решил заявиться ко мне домой?

— Полагаю, я достаточно хорошо умею узнавать людей, пристрастившихся к кокаину.

— Ты не имел никакого права!

— Я твой друг.

— Ничего себе друг — взял и приковал меня к стене.

— А без этого ты осталась бы на яхте?

— Уоррен, тебе придется меня отпустить. Все равно придется.

— Нет.

— Уоррен, я не нуждаюсь в няньке. Я уже большая девочка.

— Вот и я тоже так думал, Тутс.

— Я больше не употребляю наркотики. Что по-твоему, я похожа на чокнутую? Это были пузырьки от духов. Они просто похожи…

— Ага, конечно.

— …просто похожи на флаконы из-под крэка.

— А как насчет того, что я нашел у тебя в сумочке?

— Я понятия не имею, что ты нашел у меня в сумочке. Ты не имел никакого права в ней копаться. Ты вообще не имел права заваривать эту кашу. Что такого ты нашел в моей сумочке, чтобы это дало тебе право…

— Я нашел флаконы с крэком, Тутс.

— Я же тебе уже сказала — это образцы духов…

— С кристаллами кокаина.

— Ты ошибаешься.

— Нет, Тутс, я не ошибаюсь. Я отлично знаю, как выглядит крэк.

— Должно быть, кто-то…

— А как насчет трубки?

— А что, там была и трубка? Должно быть, кто-то подбросил мне всю эту дрянь. Люди часто выкидывают всякие штуки…

— Ага, ага.

— …лишь бы кого-то скомпрометировать или обмануть. И ты все равно не имел на это права. Когда ты это сделал?

— Что — это?

— Покопался у меня в сумочке.

— Ночью. Сразу после того, как привез тебя на яхту.

— Ты не имел на это права. Чья это яхта?

— Одного моего друга.

— И ты ее позаимствовал, чтобы держать меня в заточении. Безо всяких законных оснований. Вы крупно влипли, ребята.

— Сильнее всех сейчас влипла ты, Тутс. Поэтому я здесь.

— Ты мне не нужен, Уоррен. Все, что мне от тебя нужно…

— Нет.

— Я не употребляю наркотики. Мне не нужен охранник. И надсмотрщик тоже не нужен. Мне не нужно, чтобы ты за мной присматривал, Уоррен.

Все, чего я хочу, это чтобы ты отомкнул этот чертов наручник!

— Нет.

— Уоррен, оставь меня в покое. Я имею право делать все, что захочу.

— Я не позволю тебе принимать крэк, Тутс.

— Я буду делать то, что…

— Нет.

— Тогда я буду кричать.

— Кричи на здоровье.

— Сюда придет Береговая охрана.

— Никто сюда не придет, золотце.

Тутс разрыдалась.

Это была яхта длиной в семьдесят пять футов, и стоимостью в четыре миллиона долларов. Яхта была достаточно велика, чтобы со всеми удобствами разместить два десятка гостей. Сейчас эти гости стояли на палубе, разговаривали, потягивали коктейли и любовались закатом над Мексиканским заливом.

Яхта называлась "Морская Сивилла", в честь своей хозяйки, Сивиллы Розенберг. Мужем Сивиллы был Давид Розенберг, главный компаньон фирмы "Розенберг, Кэтловиц и Фрэнк", и каждый из этих троих зарабатывал куда больше меня. В Калузе всегда было известно, кто сколько зарабатывает. В этом райском приморском уголке, в этих Афинах Флориды всегда хватало состоятельных людей. Большая часть этих денег пришла сюда из Канады или со Среднего Запада. Я полагаю, это объясняется тем, что если вы возьмете карту и проведете из Торонто линию на юг, то она пройдет через Кливленд и Питсбург, и, прежде чем добраться до Гаваны, уткнется в Калузу.

Совпадение, а может, и судьба свели нас с Лэйни на борту этой яхты. В маленьком городе человек, выпущенный под залог, может очень приятно провести время, даже если его будут обвинять в убийстве мамы, папы и любимого попугайчика. Лэйни превратилась в калузскую знаменитость — Женщина, Обвиняемая в Убийстве. Я полагал, что в течение ближайших недель ей будут уделять массу внимания, и знал, что не могу запереть ее в доме или постоянно присутствовать рядом с ней и прислушиваться к каждому ее слову. Теперь она оказалась в центре внимания гостей яхты, каждый из которых желал знать, что чувствует человек, обвиняемый в убийстве. Слава Богу, Лэйни успешно уклонялась ото всех попыток поподробне распросить ее о том, что все-таки произошло на яхте Толандов.

Что же касается меня, то все считали своим долгом поинтересоваться, как я себя чувствую.

И все продолжали спрашивать, на что это похоже.

Сегодня я врал.

Это был мой личный способ развлекаться. Я поступал так даже до того, как одной темной грозовой ночью схлопотал пулю. Я всегда ненавидел вечеринки, особенно вечеринки, устраивамые на закате. А сильнее всего я ненавидел вечеринки, устраивамые на закате на яхтах.

Мне зачастую казалось, что состоятельные люди, съехавшиеся сюда из городов с непроизносимыми названиями вроде Миннеаполиса или Милуоки, устраивают эти вечеринки лишь потому, что им нравится любоваться на закат.

— Я обнаружил, что смотрю в лицо Богу, — сказал я.

— И как она выглядела? — поинтересовалась Эгги Пратт.

Когда-то давно у меня был бурный роман с Эгги. Собственно, именно Эгги послужила причиной того, что наш брак со Сьюзен распался. Это было трудное для меня время, но теперь все это осталось в прошлом, лишь солнце, как и тогда, садилось в бескрайнее море.

Эгги в конце концов развелась со своим мужем Джеральдом и вышла замуж за человека по имени Луис Пратт. Он издавал "Калузский Геральд-Трибун". Я никак не мог привыкнуть к тому, что теперь ее следует называть миссис Пратт. На мой взгляд, сегодня вечером она выглядела просто замечательно. Я даже удивился, что это со мной происходит. Ее серые глаза мягко мерцали в лучах заходящего солнца, а на губах, когда она произнесла свою шутку насчет того, что Бог был женщиной, играла легкая улыбка. Ее длинные черные волосы (Эгги, а не Бога) были собраны в прическу "а-ля Клеопатра", а черное вечернее платье с глубоким вырезом демонстрировало сокровища, которые я вспоминал с нежностью, но воспоминания уже сделались достаточно расплывчатыми.

Среди прочих людей, окруживших меня и желающих знать, как же, ради Бога, выглядел Бог, стояла и Патриция Демминг. Я никак не мог определить по выражению ее лица, понимает ли Патриция, что я ломаю комедию. Возможно, она и правда думала, что в ту ночь, когда я плыл по лимбу, мне довелось созерцать Всемогущего. Ее красное платье — любимый цвет Патриции, между прочим, — тоже имело экстравагантно низкий вырез.

Это смотрелось особенно пикантно в свете того факта, что Патриция вроде бы занимала степенную и серьезную должность помощника прокурора. Но, невзирая на должность, она оставалась красивой женщиной с хорошей фигурой. В данный момент Патриция находилась отнюдь не в зале суда, и дерзкий фасон ее платья демонстрировал куда больше сокровищ, чем я мог припомнить. Куда же вы ушли, Джо ди Маджио?

— На самом деле, Бог был мужчиной, — сказал я. — и он был похож на Джо ди Маджио.

Моя бывшая жена Сьюзен также присутствовала на борту "Морской Сивиллы" — вот до чего доводят людей маленькие города и большие яхты!

Когда солнце окунулось в залив, она вместе с остальными гостями принялась охать, ахать и чуть ли не визжать, выражая восторг. На Сьюзен сегодня было очень короткое болотисто-зеленое платье, позволяющее созерцать ее эффектные длинные ноги — спасибо, их я помнил отлично, — хотя мне вовсе не хотелось, чтобы Сьюзен заметила, что я обратил на них внимание. Небо неожиданно приобрело необычайно сексуальный бархатно-фиолетовый оттенок — блин, да что это со мной сегодня?

— И о чем вы с Богом разговаривали? — поинтересовалась Эгги.

— О сексе, — сказал я и встретился взглядом с Патрицией. Она одна не рассмеялась при этом моем замечании.

— А разве человек может думать о сексе, когда он лежит в коме? — спросила женщина по имени Андреа Лэнг.

— Мэттью думает о сексе постоянно, — тоном знатока пояснила Сьюзен, как особа, много лет состоявшая с обсуждаемым мужчиной в законном браке. Этот комментарий пришелся не по вкусу Патриции.

Патриция развернулась и перешла к группке прилипал, собравшихся вокруг Лэйни. Мгновение спустя она передумала — в конце концов, она была сотрудником прокуратуры, и один из ее коллег будет вести это дело, — подошла к стойке бара и протянула бармену свой опустевший бокал. Еще через несколько секунд Лэйни подошла к тому месту, где стоял я — уже в одиночестве. Я здорово наловчился расчищать место вокруг себя.

Лэйни была одета в короткое шелковое платье персикового цвета. На спине и на груди у него были низкие треугольные вырезы. Эффектные складки были стянуты шнурками. Красные турмалиновые сережки в форме капелек, золотое викторианское кольцо-печатка, красные босоножки на высоком каблуке. Длинные светлые волосы были забраны в хвост и перехвачены заколкой, сделанной их маленьких морских раковин. Очки без оправы делали Лэйни похожей на школьную учительнцу, и в то же время придавали ей хитроумный вид. Правый глаз вопросительно уставился на меня.

— Когда ты получишь список свидетелей? — спросила Лэйни.

— Завтра утром.

— И что после этого?

— Посмотрим.

— Ты мне позвонишь?

— Обязательно, — пообещал я.

Наверное, со стороны наша беседа напоминала разговор двух шпионов.

Тутс никак не могла поверить, что она снова оказалась на крючке.

Тутс Кили.

Да, ребята, именно так меня и зовут, — подумала она. Дочка Джеймса Кили, который героически назвал ребенка в честь Тутс Файлменз, лучшего в мире музыканта, играющего на губной гармошке. Нет, ребята, Тутс — это не прозвище, зарубите себе на носу. Это гордое, законным образом нареченное имя. Рифмуется с бутсами, если вы еще не просекли. Ладно, хватит. Ты просто дура долбанутая, вот ты кто, Тутс.

Ирония судьбы заключалась в том, что в первый раз к наркотикам ее приучил коп.

Во второй раз, что еще смешнее, это был тот же самый коп.

Старина Роб Хиггинс, гордость полицейского управления Калузы.

В первый раз это был кокаин. Тутс тогда следила за одной женщиной, муж которой подозревал, что та наставляет ему рога. На самом деле та дама попросту работала в публичном доме. По крайней мере, так утверждал Роб.

— Твоя дамочка не трахается на стороне, — сказал он Тутс. — Она просто подрабатывает.

Это было много лет назад. Одной сентябрьской ночью они вместе сидели в машине. Им нужно было убить пару часов, дождаться новой волны клиентов борделя, которые появляются незадолго до закрытия, и Хиггинс спросил:

— Не хочешь пока нюхнуть?

Конечно же, Тутс отлично понимала, что он имеет в виду. Ей не нужно было пояснять значение слов "нюхать порошок". В конце концов, она не с Луны свалилась. Странным в этой ситуации было лишь то, что понюшку кокаина предлагал ей коп.

— Что скажешь? — поинтересовался он еще раз.

Это были те самые времена, когда преисполненная лучших намерений, но слабо информированная о реальном положении вещей первая леди государства пыталась привить подросткам из гетто девиз "Просто скажи "Нет!". Тутс не была подростком из гетто. Она сказала:

— А почему бы и нет?

Час спустя она вместе с Робом легко, словно воздушный шарик, проплыла по ступеням публичного дома и сделала несколько отличных фотографий той женщины, за которой она следила. К двум ночи на дамочке изо всей одежды остались только черные трусики, не закрывающие промежность, и черные сапоги на четырехдюймовой шпильке, и она делала миньет здоровенному негру под два метра ростом.

Чтобы протрезветь, Тутс понадобилось два года.

Чтобы по новой сойти с катушек — всего две минуты.

Она снова встретилась с Робом Хиггинсом в тот самый день, когда Мэттью Хоупа выписали из больницы. В тот ясный майский день Тутс тоже пришла в больницу Доброго Самаритянина. Она присутствовала при сцене, когда сиделка вывезла коляску с больным. Патриция приехала на машине, чтобы забрать Мэттью и отвезти его домой. Уоррен, и детектив Блюм, и компаньон Мэттью Фрэнк, и даже Сьюзен, бывшая жена Мэттью, — все они пришли, чтобы подбодрить Мэттью и дать ему понять, что он всегда может на них рассчитывать. Хотя Патриция, судя по ее виду, предпочла бы утопить Сьюзен в Мексиканском заливе, чтобы ту больше было не видно и не слышно.

Уоррен собрался пообедать вместе со своим другом из Сент-Луиса, ненадолго посетившим Калузу — он не упомянул, что это за друг: мужчина, женщина, негр, белый? — Блюм возвращался к себе в контору, а Фрэнк и его жена Леона вовсе не горели желанием обедать вместе с частной сыщицей, которая взяла привычку носить свои слегка вьющиеся волосы распущенными, чтобы они падали на один глаз, как у Вероники Лэйк — черт ее знает, кто это такая. Так что Тутс дура дурой стояла на тротуаре рядом с больницей, и смотрела, как все разъезжаются. Потом она пошла туда, где был припаркован ее потрепанный зеленый «шевроле». Тутс села за руль и поехала на площадь Молл, рассчитывая перекусить в какой-нибудь из тамошних забегаловок.

Так и стряслось…

Как известно, жопа имеет обыкновение стрясаться.

Так стряслось, что в тот самый момент, когда Тутс выбиралась из машины, детектив Роб Хиггинс собрался зайти — как после узнала Тутс, после окончания дежурства, — в бар «Фриски», расположенный на углу площади. Роб заметил давнюю знакомую, подошел к ней той специфической походкой, которая всегда выдает переодетого в штатское копа, и спросил, что она здесь делает, а потом пригласил ее пообедать и выпить пива.

Тутс сказала, что с радостью пообедает вместе с ним, но предпочтет обойтись без пива. Она завязала. А всем известно — начнешь с пива, а дальше оно само покатится…

— Ну и что? Я тоже завязал. Последний раз я сделал пару затяжек в январе. Но бокал пива еще никому не повредил.

— Он может повредить мне, — возразила Тутс.

— Тогда пей молоко, — ухмыльнулся Хиггинс. — Пошли, там разберемся.

Тутс так и не поняла, почему она согласилась пойти с Хиггинсом.

Позже, вспоминая этот момент, она решила, что это произошло потому, что Уоррен не пригласил ее присоединится к нему и к ее другу, который, как подозревала Тутс — это она тоже осознала позже, — на самом деле был женщиной, возможно даже, белой женщиной. И возможно, между ней и Уорреном было еще что-то, помимо профессиональных отношений.

А возможно, она чувствовала себя уязвленной из-за того, что Мэттью уехал из больницы на машине Патриции. Он сидел на пассажирском сиденье рядом с ней, и выглядел бедным, бледным, и каким-то потерянным. А все его друзья уехали в другую сторону, оставив Тутс стоять на тротуаре — наихудший состояние для того, кто часто чувствует себя одиноким и никому не нужным.

Видимо, поэтому она снова сказала:

— А почему бы и нет?

По-хорошему, эти слова должны бы были разбудить эхо давних событий, но Тутс не захотела прислушиваться к этому эху. Она отлично понимала, что склонность всегда остается склонностью. Так что смотри в оба, сестричка. Но тогда она позабыла обо всех предостережениях и приняла приглашение Роба. Внутри «Фриски» выглядел, как бар, и пахло в нем, как в баре, и сейчас, в половине первого, в нем было полно людей, которые, по мнению Тутс, уже успели изрядно набраться.

Они заняли боковую кабинку и заказали бургеры и жареную картошку.

Роб попросил принести ему пива, а Тутс — колы. Роб заговорил о Мэттью Хоупе — правда, что этот придурок схлопотал пулю и уже десять дней валяется в коме? Тутс ответила, что не десять, а восемь дней, и что с ним уже все в порядке, хотя рана, конечно, еще не успела зажить, и ему потребуется некоторое время, чтобы восстановить силы. Ну, сам понимаешь, как оно бывает после комы. Роб понимающе поддакнул. Тутс сказала, что его на самом деле сегодня уже выписали, и выглядел он просто ужасно. Тут Тутс приврала — по крайней мере, Мэттью выглядел куда лучше, чем несколько дней назад, но она никак не могла забыть, как он сидел рядом с Патрицией и выглядел каким-то поблекшим и… постаревшим, что ли.

Роб сказал, что он следил за тем, как классно она работает с тех пор, как завязала, и что он гордится ею. Она ведь работает с Уорреном Чамберсом, да? Хороший мужик. И они вместе расследуют это дело, из-за которого подстрелили Хоупа, правильно?

— Ну, этим занимается еще Морри Блюм, — сказала Тутс, не желая приписывать все заслуги себе. — Так или иначе, но именно это происшествие с Мэттью навело нас на верный след. Так что, можно сказать, что он даже на больничной койке оказался причастен к делу.

Роб почему-то показался Тутс очень симпатичным. Возможно, потому, что он сбросил десять-пятнадцать фунтов и вернулся к тому, что он сам называл "состоянием боевой готовности", а может, потому, что он почти все выходные проводил на яхте и здорово загорел…

— Тебе нравятся яхты? — спросил Роб. — Мы могли бы на выходных выйти в море, если хочешь.

— Нравятся, — соврала Тутс.

На самом деле она считала, что яхты смотрятся классно только с берега, а когда заходишь на них, они превращаются в сущий ужас. Но идея провести выходной на яхте вместе с Робом Хиггинсом все-таки показалась ей заманчивой, хотя она и не могла точно объяснить, чем же это ее привлекает. Еще Роб сменил стрижку. В те времена, когда они вместе следили за публичным домом, он стригся очень коротко. С этой стрижкой он действительно был похож на неотесанного копа. Теперь он отпустил волосы подлиннее и сделал челку. Эта челка придавала Робу какой-то мальчишеский вид и выгодно оттеняла его глаза. Тутс никогда раньше не замечала, какие они у него голубые.

Ей и в голову не пришло, что в этот майский день, когда она чувствовала себя уязвимой и одинокой, Роб мог показаться ей таким привлекательным потому, что в те времена, когда она нюхала кокаин, именно Роб снабжал ее порошком. Он был ее источником. Когда их представили друг другу, Роб поклонился ей почтительно, словно белой леди, а позже, когда самой важной вещью в ее жизни стал кокаин, именно Роб научил ее, как следует вести себя в этом обществе, и как добиваться того, что ей нужно. Именно Роб познакомил ее с людьми, которые могли помочь ей заработать деньги — а деньги были нужны Тутс позарез, чтобы платить за порошок, — именно он стал ее наставником и проводником, ее спасителем и благодетелем. Она не подумала, что в ее сознании Роб Хиггинс намертво связан со снежком, с понюшкой, с дозой, с "перуанской леди", с "белой девочкой", листом, кристаллами, порошком, счастливой пылью и прочими иносказательными именами, которыми наркоманы называют наркотик, который нюхают либо курят. Тутс просто не пришло в голову, что Роб — это приближение к белому порошку, который два года господствовал над ее жизнью. Она не подумала, что Роб всегда будет ассоциироваться у нее с той эйфорией, которую она испытывала, принимая наркотик.

— Ну так как насчет прогулки на яхте? — повторил свой вопрос Роб.

— Не исключено, — отозвалась Тутс.

Собираясь утром в больницу, она надела короткое хлопчатобумажное платье цвета хаки со вставками, придававшими платью сходство с саронгом. По взгляду Роба Тутс поняла, что тому нравится смотреть на ее ноги и грудь. Она не подумала, что ей может грозить какая-нибудь опасность. Она не подумала, что Роб Хиггинс был для нее воплощением кокаина.

Роб еще раз посмотрел на Тутс и произнес с таким видом, словно эта мысль сию секунду пришла ему в голову:

— А может, прямо сейчас и отправимся?

По дороге к морю Роб завел разговор о том, как много в последнее время в старой доброй Калузе развелось людей, употребляющих крэк.

— Это просто настоящая эпидемия, — сказал Роб, — и не только здесь, а по всей Америке.

Это все потому, что крэк не нужно нюхать, как кокаин. Его курят. А множеству людей, особенно подростков, кажется, что в курении есть нечто обаятельное. Но при курении ты отлетаешь за какие-нибудь десять секунд вместо двух минут при понюшке, потому что наркотик прямо из легких попадает в мозг.

— Хотя некоторые утверждают, что это нельзя считать пагубным пристрастием, потому что вместе с наркотиком они употребляют бикарбонат натрия.

— Ну и что он дает, этот самый бикарбонат?

— Ты меня спрашиваешь? Он потрескивает, когда ты куришь сигарету.

Потому наркотик и называют крэком.

— Да, но от него не зависит, выработается ли пристрастие к наркотику.

— А они говорят, что зависит, — сказал Роб.

— Кто — они?

— Пристрастившиеся, — ответил Роб и рассмеялся.

— Фигня собачья, — отрезала Тутс. — Крэк — это производная кокаина, а кокаин вырабатывает зависимость.

— Ну, не физическую зависимость.

— Да, не физическую. Но…

— Но как нам обоим хорошо известно… — сказал Роб.

— Но как нам обоим хорошо известно, — повторила Тутс и понимающе кивнула, улыбнувшись при упоминании того факта, что они оба побывали в этой яме, и все же сумели из нее выбраться.

— Ты слыхала все эти идиотские истории, которые рассказывают всякие крэкнутые придурки? — поинтересовался Роб. — Мы в прошлый вторник взяли одного такого, так он нам рассказал, что Зигмунд Фрейд — ну, тот, который придумал психоанализ, — тоже вовсю нюхал кокаин.

— Да ну?

— Ага. И что он написал несколько медицинских работ, по поводу того, что кокой можно лечить расстройство желудка и зависимость от морфия, и что она еще помогает при астме и усиливает потенцию. Ну, вот мы и приехали.

Роб взялся за дело сразу же, как только они поднялись на борт яхты. Его рука нырнула Тутс под платье, и, когда Роб придвинулся ближе, она почувствовала, что он уже в боевой готовности. "Эй, я думала, что ты хочешь показать мне яхту!" — подумала Тутс, но не стала останавливать Роба, а, напротив, прижалась к нему еще теснее, обняла его за шею и поцеловала. Они наполовину упали, наполовину соскользнули на койку в тесной маленькой каюте, похожей на пещеру, и Роб стянул с нее трусики. Тутс подумала, что к ней уже давным-давно никто так не прикасался. Как-то так получилось, что отказ от наркотиков и воздержание шли рука об руку. Роб тем временем ухватил ее за бедра, приподнял и вошел в нее. О Господи!

Потом, когда Тутс все еще лежала на кровати, обнаженная, Роб показал ей трубку для курения крэка. Он стоял перед ней — тоже обнаженный и весь загоревший, не считая ягодиц и все еще немного торчащего члена. Бедняга. Мгновение спустя ее взгляд неохотно перешел на стеклянную трубку, которую Роб держал в руках. Роб сел рядом с Тутс.

— Хочешь посмотреть, как эта штука действует? — поинтересовался он.

— Я знаю, как она действует, — ответила Тутс. Она имела в виду, что она не хочет на это смотреть. Господи помилуй, они ведь оба завязали! Но, возможно, Роб имел в виду просто принцип действия. Может, он просто хотел показать, как работает эта штука, когда кто-нибудь курит крэк. Тутс даже не подумала, что здесь, на борту этой симпатичной яхты, где они только что так классно занимались любовью, действительно может находиться крэк. Она думала, что трубка осталась у Роба после какой-нибудь облавы в Новом городе. Военный трофей, так сказать. Тутс никак не ожидала, что Роб откроет шкафчик и достанет пластиковую коробку с флаконами, которые на первый взгляд действительно были очень похожи на образцы духов. Но эти флаконы были наполнены порошком.

Крэком.

— Где ты это взял? — спросила Тутс.

— То тут, то там, мест много. Давай я тебе покажу, как это делается.

— Роб… — заговорила было Тутс, но он ее перебил:

— Это высший класс, Тутс, ты такого никогда не пробовала.

И внезапно ее сердце бешено забилось. Тутс охватило возбуждение, словно в предвкушении секса. А на самом деле это было предвкушение кокаина.

Теперь, четыре месяца спустя, в нескольких десятках миль от берега, она сидела на другой яхте, за руку прикованная к стенке, и ощущала первые безжалостные признаки приближения иссущающего желания, которое, как она знала, будет теперь целиком заполнять ее дни и ночи.

Я сидел и думал об "Энни Холл", о той сцене, где Вуди Аллен разговаривает со своим психоаналитиком, а Диана Китон — со своим, и им обоим задают один и тот же вопрос: "Как часто вы занимаетесь сексом?", и он отвечает: "Очень редко", а она — "Постоянно!". Или что-то в этом духе, я точно не помню, больно уж давно шел этот фильм.

Патриция захотела узнать, что я имел в виду, когда сказал о встрече с Богом.

— Я пошутил. Мы вовсе не говорили о сексе.

— А о чем вы говорили?

— Он спрашивал, понравился ли мне бифштекс.

Патриция предпочла пропустить эти слова мимо ушей.

— Мне кажется, — сказала она, — что заговаривать о сексе в присутствии Сьюзен было все равно, что подталкивать свидетеля в нужную тебе сторону.

— Эту тему поднял не я, а Андреа Лэнг.

— Первым заговорил о сексе именно ты.

— Андреа Лэнг спросила, может ли человек, лежащий в коме, думать о сексе.

— А ты этим воспользовался, — сказала Патриция. — И позволил Сьюзен выступить в качестве эксперта. А что у тебя с этой косоглазой Камминс?

— Она моя клиентка, — сказал я. — Ты сама это отлично знаешь. И давай не будем о ней.

Профессиональные отношения между мной и Патрицией — в противоположность нашим личным отношениям, какими они стали с момента моего выздоровления, — сводились к тому, что мы просто никогда не обсуждали никакие уголовные дела, которые я вел, чтобы избежать малейших трений между юридической фирмой "Саммервил и Хоуп" и прокуратурой. Поскольку Патриция являлась одной из самых ярких звезд команды стороны обвинения, которую возглавлял Скай Баннистер — наш выдающийся прокурор штата, — и поскольку моя контора занималась множеством дел, не касающихся сферы уголовных преступлений, то нам обычно всегда находилось, о чем поболтать от нечего делать.

Но сегодняшний разговор завязался отнюдь не от нечего делать.

— Кстати, ей бы и правда не следовало носить такие короткие юбки.

— Кому — Лэйни?

— Сьюзен. И перестать пользоваться твоей чертовой фамилией.

— Это и ее чертова фамилия.

— Разве она не взяла при разводе девичью фамилию?

— Нет, не взяла. Она от нее слишком давно отказалась.

— Да она вообще у нее когда-нибудь была?

— Была. Ее звали Сьюзен Фитч.

— Так почему она не взяла ее обратно? Чего она продолжает цепляться за тебя?

— А я бы не сказал, что она за меня цепляется.

— Она каждый божий день торчала в больнице.

— Я об этом все равно не знал.

— Она там торчала и после того, как ты пришел в себя. Особенно после того, как ты пришел в себя. А сегодня вечером ты дал ей зеленый свет, и она поперла по нему, как локомотив.

— Не я, а Андреа.

— Этот разговор начал ты. Я удивляюсь, как она прямо там не начала расстегивать тебе ширинку.

— Андреа? Мы с ней для этого слишком мало знакомы.

— Тебе, наверное, это бы понравилось.

— Мне просто нужно было что-нибудь сказать, когда зашел этот разговор о Боге, — сказал я, и тут же об этом пожалел.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила Патриция.

— Ничего, — ответил я. — Пойдем спать.

Мы сидели в спальне на втором этаже ее дома на рифе Фэтбэк, где впервые принес свои плоды наш тогда едва зародившийся роман. Лунный свет играл на стеклянной крыше собора, точно так же, как и той осенней ночью. Теперь она казалась такой далекой… Мы остались вместе, мы находили друг друга снова, снова и снова, и не уставали удивляться друг другу, радоваться другу другу, благодарить друг друга. Сегодня ночью Патриция была одета в белую кружевную ночную сорочку, а я — в пижамные брюки, и эта одежда для сна словно предсказывала повторение той безумной, страстной ночи, которую мы когда-то провели под сентябрьской луной. Если бы сегодняшняя сцена вошла в фильм, ее можно бы было назвать "Вы уверены, что с вас довольно?"

Я начал было объяснять Патриции, что с того самого дня, когда она привезла меня из больницы…

Боже милостивый, каким маленьким, жалким и покинутым чувствовал я себя в тот майский день, каким неполноценным, слабым и зависимым! Я никак не мог совладать со своими чувствами. На улице светило яркое, почти летнее солнце, а мне казалось, что меня больше нет. Ну в самом деле, разве та бледная немочь, которая сидит рядом с Патрицией — это Мэттью Хоуп? Это какой-то самозванец, занявший его место.

Патриция не могла знать, что в ту ночь, лежа рядом с ней, я тихо плакал от отчаяния. Я думал, что силы никогда больше не вернутся ко мне. Я проклинал Бога за то, что он не позволил мне умереть от этих пуль. Теперь я навсегда останусь инвалидом. Ну да, я выжил, выбравшись из комы, но мне никогда уже не стать прежним. Кто-то будет меня жалеть, кто-то — презирать. Я превратился в неполноценное существо. Так я думал тогда.

— С того самого дня… — начал было я.

— Ну? — спросила Патриция.

— С того самого дня…

Патриция ждала.

— Я очень устал, Патриция. Может, мы поговорим об этом как-нибудь в другой раз?

Мы легли в постель, и лежали рядом в темноте. То есть, на самом деле было не так уж темно — лунный свет играл на стеклянной крыше. Я был голым выше пояса, Патриция — ниже пояса. Я подумал, что если я попытаюсь заняться с ней любовью, она снова постарается увильнуть, потому что боится, что я развалюсь на кусочки.

Я хотел сказать ей, что вовсе не собираюсь разваливаться на кусочки.

Я хотел сказать, что со мной все в порядке.

Правда, в порядке.

Мы молча лежали в темноте.

Потом Патриция вздохнула и сказала:

— Ненавижу эту суку.

А вскоре после этого мы заснули.