"Александр Хургин. Комета Лоренца (сборник)" - читать интересную книгу автора

И он ответил мне прямо по анекдоту:
- А что, уже и спросить нельзя?
Но она, видно, ничего этого не знает и выскребает из кармана мелочь.
Интересно, почему я до сих пор думаю о ней без имени? Думаю, все дело в
том, что я о ней думаю, а не говорю. А думать нужно краткими мыслями,
мыслями, способными мелькать, а не тянуться. Имя же у нее длинное и ни в
одну мысль его не поместить - Анастасия. Можно, конечно, заменить его на
обиходное и упрощенное Настя, только Настей ее никто никогда не называл. И я
не называл. Не вязалось с ней имя Настя. Ни с обликом не вязалось, ни с
характером, ни с чем. Кроме того, она этого не любила. Когда кто-нибудь звал
ее "Настя", она спрашивала "на что, на что?" И ставила человека в неловкое
положение. Не каждый же понимал, что она просто разложила свое имя на
составляющие, сделав из "на" предлог, а из остатка - слово-урод "стя". Ее и
вообще понимал не каждый. Потому что не каждый может понять то, что понять
невозможно, да и не нужно. Анастасию нужно было не понимать, а принимать -
как таблетку. Ну, или не принимать. Сама она тоже редко пыталась в
чем-нибудь разобраться, что-нибудь досконально понять при помощи умственного
труда. Она тоже или принимала, или нет. А чаще - сначала принимала, а потом
не принимала. В зависимости от обстоятельств. Так было со мной. Это несмотря
на то, что я принимал ее безоговорочно во всех видах и формах, с головы до
пят. И не потому, что она была в моем вкусе - не было у меня тогда никакого
вкуса, - и не от безумной влюбленности в Анастасию. Хотя влюблен я был не на
шутку. Очевидно, я чувствовал, что Анастасия - единственная женщина, с
которой я мог прожить всю жизнь целиком. Если бы могла она. Но она не могла.
Или не хотела. Или хотела, но ей попала шлея под хвост. И она - Анастасия,
не шлея - пошла вразнос. Понятно, что когда такая женщина идет вразнос,
находиться вблизи нее опасно для здоровья. И для жизни - тоже опасно. Во
всяком случае, для спокойной жизни. Я могу это утверждать, поскольку
находился.
Нет, когда было хорошо, с ней было очень хорошо. Было так хорошо, что
даже не верилось, казалось, что так хорошо быть не может и не должно. Но
когда стало плохо - то это было плохо. Плохо с большой буквы. Плохо во всех
отношениях и со всех сторон. Кажется, я всерьез тогда подумывал о
самоубийстве. Только не мог избрать достойный меня способ. Хотелось
чего-нибудь поэстетичнее, покомфортабельнее и побезопаснее, а главное -
чтобы бесследно, чтобы исчезнуть с лица земли и все, с концами. Но
оказалось, что самоубийство с такими повышенными требованиями - не слишком
простая штука. Духовка исключалась, на воздух мог взлететь весь дом, и потом
обязательно последовала бы волокита с судмедэкспертизой, моргом и
запоздалыми похоронами, о вешаться не могло быть и речи - я не хотел
мучиться, задыхаясь, не хотел выглядеть после смерти уродом с синим
вывалившимся языком и мокрыми штанами. Оставалось застрелиться. И не просто
как-нибудь застрелиться, а на мосту, предварительно привязав к поясу гирю и
повиснув за перилами.
Это я хорошо придумал - гиря пудовая для физзарядки у меня имелась, -
неясно только, где в те годы можно было взять пистолет (лучше - с
глушителем) и как протащить до середины моста, мимо круглосуточного поста
ГАИ, гирю. Днем человек, идущий с гирей по мосту, бросается в глаза - всем
же ясно, что с гирей нормальные люди через двухкилометровый мост не ходят, а
ездят как минимум в троллейбусе, - а ночью он и подавно бросается в глаза,