"Александр Хургин. Дверь" - читать интересную книгу автора

остывал, и пошла обратно, в комнату. Но до комнаты она не дошла, так как в
дверь постучали костяшками пальцев. А стучала в дверь обычно соседка по
этажу Дуся, чтоб, значит, знали, кто пришел, потому что все остальные, они в
дверь звонили, а Дуся - стучала. Мол, свои это. И муж ее Геннадий тоже
стучал. И сын. И Мария открыла ей, Дусе, дверь, и Дуся прошла на кухню и там
села, и Мария тоже прошла на кухню за ней, и Дуся эта стала что-то говорить,
чтоб провести свое ненужное время, так как ей, она сказала, делать совсем
нечего и неохота. И
Сараев сидел в комнате и не давал о себе знать и признаков своего
неуместного присутствия не обнаруживал, потому что не имел он никакого
желания видеться с этой нахальной во всех отношениях Дусей. Не любил ее
Сараев и не хотел, чтоб знала она о его приходе. А не любил он ее с того
случая, когда она Марию к своему врачу отвела, аборт сделать. А у Сараева с
Марией не было общего ребенка в их браке. У нее, у Марии, был свой - Женя, и
у него была дочка - Юля. А совместного не было у них никого. А тогда мог бы
появиться и быть. А эта Дуся взяла и отвела Марию к знакомому своему
врачу-гинекологу, который и ее, Дусю эту, постоянно чистил и выскребал и
спал с ней тоже, конечно. Так что он и не знал никогда достоверно, чьего
ребенка из Дуси достает и уничтожает - своего или ее мужа Геннадия. И Мария,
забеременев, раздумывала и колебалась, рожать ей или не рожать, а она, Дуся,
сказала ей:
- Ты что, пьяная или дура, в наше неустойчивое время третьего рожать? -
и отвела ее к этому своему другу и врачу.
И с тех, значит, самых пор, как пришел он домой вечером, Сараев в
смысле, а Мария ему сказала, что сделала сегодня себе аборт, и не любил он
эту соседку Дусю и общества ее избегал. А она, как будто бы так и надо,
ходила к ним в любое время дня и суток, как к себе все равно домой, и сидела
на кухне или в комнате и говорила без конца и умолку о своих делах, а Мария
ее слушала. И она не могла отдыхать после работы и ничего не могла делать по
дому, пока Дуся у них сидела. Дети иногда говорят Марии:
- Ма, кушать.
А она им:
- Сейчас.
И сидит дальше, слушает то, что Дуся ей рассказывает и что ей совсем
безразлично и неинтересно знать, потому что неудобно ей было встать и,
допустим, начать детей кормить в ее присутствии, а сама она, Дуся, ничего
этого не понимала и в толк не брала и сидела сколько хотелось ей и
нравилось. И Сараев не любил ее все больше с каждым прожитым днем и почти
уже стал ненавидеть. Но это было, когда он тут жил с Марией, а сейчас,
конечно, ему эта
Дуся была до одного места и не играла роли. И он сидел на табуретке и
ждал, пока она там, в кухне, выговорится полностью и уйдет, и показываться
ей и тем более видеть ее не хотелось ему ни на грамм, потому что она могла и
была способна изменить ему своим видом сложившееся настроение, и тогда он
забыл бы все слова, которые должен был и намеревался сказать Марии, и все
логические доводы и аргументы могли у него из головы выветриться и исчезнуть
или перепутаться с другими, не относящимися к сути дела, мыслями и стать
неубедительными и не важными. И вот, значит, сидел Сараев на табуретке под
люстрой и одной рукой поглаживал лежащего на коленях кота Вениамина, а
других посторонних движений он не делал, чтоб не стукнуть случайно