"Александр Хургин. Сквер" - читать интересную книгу автора

Оно в любом случае приходилось, но одно дело - пять минут максимум, другое-
пятнадцать-двадцать минимум.
В редакции всегда толклись пестрые, бесцельно курящие люди, но туалет,
слава Богу, не закрывался никогда, и рано или поздно воспользоваться им по
прямому назначению удавалось. Хотя место мне не нравилось. Во-первых, пахло
там дикой смесью хлора, мочи, говна, табачного дыма и прокисших сырых
окурков. А во-вторых, не сортир это был, а проходной двор. Все время туда
входили, не прекращая начатого разговора, делали свои дела и выходили- все
так же продолжая говорить и курить, курить и говорить. Видно, курить и
говорить - это были для редакционных людей самые важные и любимые занятия,
которые они не могли отложить даже на одну минуту. И так иногда ими
увлекались, что женщины заходили вместе с мужчинами на их, мужскую,
территорию. Заходили, видели ряд писсуаров вдоль стенки, делали удивленные
лица, но нисколько не смущались. Редакционные люди никогда не смущаются в
принципе. Не смущаться - это неглавная часть их профессии, без которой не
обойтись.
Но был здесь, в редакции, и один существенный плюс. Отсюда можно было
позвонить куда угодно. Все посетители обязательно пользовались телефоном, и
редакционные к этому привыкли и принимали как должное. Так что я, когда
попадал туда по нужде, заодно и звонил во все концы. Куда нужно было в
общем - туда и звонил. Один раз даже по междугородке умудрился звякнуть. В
столицу бывшей родины. И никто мне ничего не сказал, и никакой платы за
услугу не потребовал.
А во времена расцвета института нужду там, конечно, любую можно было
справить с комфортом и с толком - вахтеры на входящих с улицы людей
реагировали никак, - но чтоб оттуда позвонить - это никому и в голову не
пришло бы. Я как-то, помню, грея в здании свои руки и ноги, ходил вдоль
коридоров, как будто я по делу сюда пришел и как будто мне кто-то нужен и
его везде разыскиваю.
Ходил, заглядывал в большие институтские комнаты, и всегда в этих
комнатах кто-нибудь говорил по телефону. Сидя. Или стоя над чужим столом.
Нигде телефон не был свободен и незадействован, а если в комнате стоял не
один телефон, а два или три, то все они были кем-нибудь прочно заняты.
Наверно, стояло бы у них по десять аппаратов - было бы то же самое. Телефон
в институте служил средством производства. Возможно, самым основным и
действенным средством. О чем говорили по телефону бесчисленные институтские
служащие, я не знаю. Может быть, о чем-то действительно важном и неотложном.
Может быть, от их переговоров зависела чья-то судьба. Может быть, даже моя
судьба. Ведь часто твоя персональная судьба зависит от других, незнакомых и
не имеющих отношения к твоей жизни людей. Ты живешь себе своей отдельной
частной жизнью, а они живут своей. И что-то такое делают. Делают то, о чем
ты не имеешь никакого понятия. А потом оказывается, что от их действий
зависит твоя собственная, вроде бы, одному тебе данная и только тебе
принадлежащая жизнь. И хорошо зависит. По-настоящему. Вплоть до того, что
она может перестать тебе принадлежать и вообще она может перестать быть
жизнью. То есть превратится в то, во что только и может превратиться жизнь,
перестав ею быть. Превратиться в свою полную противоположность, в смерть,
значит, если говорить грубо, без обиняков и без экивоков.
Вообще, хождение - или, пожалуй, брожение - по этим тоннельным
коридорам и заглядывание в огромные, стометровые комнаты-залы с серо-белыми