"Анатолий Ким. Мое прошлое (Повесть)" - читать интересную книгу автора

картошки накопали их семьи со своих приусадебных соток. А участки у
колхозников в Роскоши были немалыми - до полугектара, а у некоторых даже и
больше...
Там впервые я соприкоснулся с русской деревенской жизнью, невзрачной на вид,
как картошка, но такой же богатой содержанием жизненной энергии и добрых
надежд нации. Для России и раньше, и теперь, и, наверное, в будущем деревня
была и останется главным хранилищем духовных ценностей и нравственного
богатства русских людей. В серой деревянной деревенской Руси предстояло мне
распознать душу ее народа, проникнуться ее теплом, ощутить и полюбить корни
могучего русского языка. Русский писатель во мне родился, я думаю, именно
там, в дальневосточной деревеньке Роскошь. Именно там были предприняты и мои
самые первые в жизни попытки написать какие-то стихи.
Но лесной воздух, насыщенный парами болот и вечной прохладой таежных дебрей,
куда не проникали лучи солнца, сырость и холод Уссурийского края почти
доконали меня. Хрипы в груди и кашель уже не давали спать по ночам, влажный
и липкий пот, в котором я буквально купался во время припадков удушья,
казался последним смертным потом.
Люди обычно не замечают того, что Бог постоянно творит каждого из них,- и
эта Его работа, это творчество ни на миг не прекращаются. Людям обычно
кажется, что они давно существуют такими, какие они есть, и ничто в них уже
не изменится. Они не верят и не хотят верить тому, что каждый из них родился
для того, чтобы умереть. Нет и нет! - вопит любая, самая малая, клеточка его
существа, и человек бодрой рысью устремляется в жизненную гонку...
Но только тому, чью грудь рвет и душит непобедимый недуг, дано постичь
роковую незаконченность своего существа - однажды ночью, вдруг, уставясь
широко раскрытыми глазами в кромешную темноту. Вся жизнь лишь кажется
законченной, как достроенный дом, - и это иллюзия, охватывающая смертную
душу. И только тем, для которых узелок за узелком развязываются путы жизни,
открывается нечто ошеломительное, странное - и безмерно неутешительное.
Оказывается, что ты никогда не дойдешь, сколько бы ни шел, - никогда не
доживешь, сколько бы ни жил.
И то, что считал я своим существом, своей личностью, неким Анатолием Кимом,
вдруг оборачивается не чем иным, как клочком голубоватого тумана поутру, за
окном, над смутным картофельным полем. Или становится совершенно ясным, что
багрово-золотистая осень тайги светится, пылает где-то в височной части моей
головы - там, где с лихорадочным беспокойством бьется тоненькая нервная
жилка.
И меня уже нет - есть картина, странный, немного сумбурный кинофильм,
который составляется из кусочков желтой казахстанской степи, синеватых
каменных глыб Камчатки и оранжево-буйных всплесков осенней уссурийской
тайги. Мое "я" - это просторы и ландшафты Земли, на которых меня уже нет.
Но, коли я все же существую, во мне продолжают существовать те картины мира,
из которых создается кинофильм моей судьбы.
И этот фильм тоже не будет закончен.
Но я вновь просматриваю превосходный "отснятый киноматериал".
Наша первая осень в уссурийской деревне, золотистое, теплое бабье лето.
Сказочное изобилие грибов в лесу. Увитые лозами дикого винограда белые
березы и гроздья темно-синих ягод на них. Райские деревья на опушке леса:
усыпанные перезрелыми ягодами боярышники и дикие яблони...
Грибов в ту осень народилось столько, что за ними даже неинтересно было