"Анатолий Ким. Отец-лес (Роман-притча)" - читать интересную книгу автора

Порт-Артуре служит солдатиком". -- "Дети есть?" -- "Доцка одна". --
"Пойдёшь ко мне кухаркой или огородницей?" -- спросил Николай Николаевич, и
сердце его вдруг настороженно замерло. "В кухарки бы пошла, -- быстро
оглянувшись вокруг и с такою же настороженностью, как и чувство сердца его,
ответила барину Анисья. -- С Гурьяном договаривайся".
Так у свежего, ещё белого колодца происходило то, что являлось новым
ходом, очередной комбинацией среди неисчислимых замыслов Леса, который
творил новую жизнь нехитрым способом, сводя воедино два начала: как бы брал
в одну руку женщину, во вторую мужчину и тесно сближал их друг с другом,
пока они не соединятся естественным образом в одно целое и не затеплится в
недрах этого целого капля новой жизни. Когда рыжая Анисья в дебрях сосняка
у речки Байдур искала корову, то уже забрезжила у Леса мысль-надежда, идея,
что может появиться на свет младенец мужского пола, которого поп
Грачинский, отец Венедикт, окрестит Стефаном в честь излюбленного своего
святого апостола-мученика; а когда изжаждавшая баба пила из бадьи у
колодца, щедро лия воду себе на грудь, мысль Леса окрепла и надежда его
стала почти наполовину исполнимой. Окончательному торжеству замысла
поспособствовали две войны, случившиеся у России: с Японией, во время
которой под далёким Порт-Артуром был убит муж рыжей Анисьи, а она
окончательно переселилась в Колин Дом, и первая мировая, на которую Николая
Николаевича могли ещё призвать как отставного офицера и военного
ветеринара, но тут отец Венедикт быстренько повенчал Николая Тураева с
Анисьей и пожилой дворянин сразу же оказался семейным и многодетным, к тому
же Анисья была уже с брюхом, и она не пошла к бабке Овдотье и не ковырнула,
а решила для верности рожать ещё одного ребятёнка -- так появился Степан,
давно замышленный Лесом.
И, понимая наконец свою нерасторжимую связь с Лесом, вернувшийся живым
со второй мировой войны Степан Николаевич Тураев расплакался от сложного
чувства счастья, почали и бессилия, которое охватило его при виде
разрушенного, обросшего колючей ежевикой колодца. Он в то же лето решил
вновь отстроить колодец, взялся за топор и пилу, нарезал и натесал новых
плах для колодца, благо менять в глубине его оказалось не нужным, ибо
старый сруб был до самого дна сложен негниющими дубовыми колодами, --
пришлось только четыре ряда спустить под землю, а над землёю поднять срубик
в три венца. Но ворот сделать было невозможно: не достать железа на оковы,
на рукоять, на ось, не достать и цепи. Степан выстроил и отладил славную
систему -- журавль с длинной тонкой жердью вместо цепи, с противовесом из
дубового пня.
И вновь колодец стал давать чистую воду, которая с первой же пробы так
понравилась Анисье, и уже после, привыкнув за долгие годы к ней, не могла
она пить иной воды, а когда пришлось покинуть насиженное место, бросить всё
и спасать жизнь на чужбине, Анисья на городском житье из всех чувств,
связанных с утратами прошлого, сильнее всего ощущала тоску по воде из
своего колодца. Оттого и Степану Тураеву, тысячу с лишним дней провёдшему
на войне и в лагерях, в плену, не было дня из этой тысячи, когда б не
померещилась хоть на миг сладкая прохлада родной колодезной воды.
Новой журавлиной жизнью колодца предполагалось быть временной,
недолгой, но потекла вода из неё -- и протекла на двадцать с лишним лет, он
и забыл вначале, в первые годы на кордоне, что вернулся, собственно,
умирать в родные места, а не жить дальше, и вспомнил об этом лишь двадцать