"Анатолий Ким. Отец-лес (Роман-притча)" - читать интересную книгу автора

выстроить себе дом для уединённой счастливой жизни философа.
Лес всё это видел совокупно как одну картину -- вернее, как
беспрерывный кинофильм, в котором все действия происходят на одной и той же
лесной поляне, но в отличие от тех кинокартин, которые смотрят люди,
видение для Леса продолжалось не час и не два, а безначально и бесконечно,
ибо Лес не ведает течения времени. Тураев Николай стоит, заложив руки за
спину, и смотрит, как мужики из Княжей копают колодец: двое оборванцев
склоняются над ямой, вытягивая бадью с землёю, затем подают в этой же бадье
заготовленные колоды для сруба; шахта вырыта уже довольно глубокая, а воды
всё нет, и это беспокоит барина -- вдруг её не будет совсем; но вода всё же
появляется, и она блестит далеко внизу, помаргивая там, в сырой глубине
земли -- комья земли сыплются вниз из-под ног Тураева Степана, сына
Николая, он нагнулся над краем давно заброшенного колодца в тот день, когда
приполз с войны на лесную поляну своего детства, еле живой дотащился до той
мерцавшей в его гибельной памяти опушки леса, где он впервые в жизни нашёл
огромный белый гриб, совсем недалеко от колодца, что предстал теперь его
взору без верхней надземной клетки сруба -- просто квадратная яма вровень с
землёй, заглянув куда он угадал в глубине блеск недосягаемой воды.
Той самой колодезной воды, глоток которой вмиг приободрил полумёртвую
от усталости и жажды Анисью, мать Степанову, когда она впервые пришла к
Колину Дому, -- внезапно наткнулась на него прямо в лесу где она проплутала
с вечера и всю ночь и весь наступивший затем жаркий комариный день в
поисках запропавшей коровы. Перепоясанная верёвкой рыжеголовая с потным
лицом, молодая баба первым делом протрусила, мелькая стоптанными лаптями, к
колодцу, кинула прикольцованную к цепи бадью в дохнувший холодом зев сруба,
и когда ворот замолотил с устрашающей быстротою, со свистом махая в воздухе
железной изогнутой рукоятью, Анисья умело притормозила грубой ладонью
бревенчатый вал ворота, с которого разматывалась цепь, и бадья шлёпнулась
на воду без лишнего шума, сразу перевернулась и потонула -- из глубины
вытянула его, легко налегая всем плечом на изогнутую рукоять, вытянула
мокрую бадью на край колодца и клоня её, проливая при этом воду на свою
большую как каравай, грудь, припала испёкшимся ртом ко сверкающей струе,
закрыв глаза от блаженства.
Этой вечерней минуте Степан Тураев и был обязан тем, что позднее явился
на свет человеком, что Анисья стала ему матерью, а Николай Николаевич
отцом, -- ибо в ту минуту нестарый холостой барин вышел на крыльцо, шлёпая
по доскам босыми ногами, хотел кликнуть конюха Ивана, чтобы закладывал
гнедого в легковые дрожки -- ехать в имение к брату Андрею, и увидел возле
колодца рыжеволосую молодую бабу: как пьёт она, пригнувшись к бадье, и вода
льётся через край, низвергается ей на грудь, огибает извилистой струёй эти
выпирающие из сарафана холмы и далее падает на землю сверкающими крупными
брызгами. "Эй, откуда ты такая, голубушка?" -- приветливо окликнул Анисью
молодой барин. "Княжовска... -- поспешно оторвавшись от бадьи, выпрямилась,
смахнула ладонью капли воды с подбородка. -- Коровку ищу, барин, коровка
вечор пропала, дак не нашла. Сама заблудилась, ночь ночевала в лясу". --
"Ну и как вода? Нравится?" -- улыбаясь и не зная, что другое сказать,
спрашивал Николай Николаевич. "Вода скусная, -- отвечала Анисья звонким
голосом, на лёгкий крик, каким разговаривали все княжовские бабы. -- Аж
зубья ломит". -- "Чья будешь?" -- "А Евпаловых. Гурьяна Ротастого сноха.
Евпалов Прошка мужик мой". -- "Что-то не знаю такого". -- "А он у меня в