"Анатолий Ким. Потомок князей" - читать интересную книгу автора

деда, потому что младенец родится намного позже своего отца, и деда, и
прадеда. И в нем, в этом младенце, родовая жизнь насчитывает большее число
лет, чем в его предках, если он, конечно, переживет их. И он обязан жить
дальше, потому что в нем продолжится жизнь его рода. Мне дядя Ибрагим
сказал, что теперь, когда погибли и отец мой, и старший брат Валид, а скоро,
может быть, и сам дядя погибнет, я самый старший в роду, и я должен уйти в
деревню и сделать все, чтобы остаться в живых.
Я собирался это сделать, потому что дядя Ибрагим так велел, я не мог
его ослушаться. Но оставалось еще две бутылки зажигательной смеси, и я решил
их использовать напоследок. Когда увидел, что бэтээр выехал из ворот
автобазы и поехал по левой улице, я побежал напрямик по узким переулкам. Я
решил подкараулить бэтээр за углом пятиэтажного дома, на узком месте, где он
будет заворачивать и замедлит ход. В этот момент ничего не стоило забросать
его бутылками, а потом убежать в развалины, которые начинались сразу же
позади пятиэтажки.
Другой обратной дороги для выехавшего бронетранспортера не было -
возвращаться можно только по той улице. Я подкараулил бы и сжег его, а потом
удалился бы в деревню. Но я не успел добраться до этой улицы раньше, чем
бэтээр. Потому что кроссовки моего брата Валида, которые он купил в
Санкт-Петербурге, куда ездил в прошлом году, когда еще был жив, - его
"адидасы" были слишком велики для меня, я никак не мог в них бежать
быстро.
Меня поймали уже недалеко от перекрестка, около пятиэтажного дома, там
и пристрелили за углом. А через несколько минут подоспели наши с дядей
Ибрагимом, который догадался, куда я пошел. Но со мной было уже
покончено, и тогда гудермесская группа с ходу атаковала командный пункт,
который находился в кирпичных подвалах автобазы. Все русские там были
перебиты или взяты в плен, никто не ушел, и только отпустили одного
иностранного корреспондента. Это дядя Ибрагим попросил, чтобы иностранца
отпустили. Но и тот не дошел до своих - по дороге его настигла шальная пуля.
Я запомнил, как днем раньше этот корреспондент разъезжал по самому
центру
Грозного, стоя в бэтээре, словно какой-нибудь отчаянный малый из
американского кино. А когда меня поймали с бутылками и прижали спиною к
стене, он словно столб торчал в машине и смотрел, как надо мной издеваются.
Потом отвел глаза в сторону и не стал смотреть. Когда после захвата КП
проверили его документы и оказалось, что он не только корреспондент
иностранной газеты, но и старинный кровник нашего рода, дядя Ибрагим и
попросил, чтобы иностранца выдали ему.
Дяде стало его жалко. Наверное, ему передалось что-то из того, что
почувствовал я перед тем, как потащили меня расстреливать за угол дома. Ведь
я смотрел на этого иностранца, как смотрят на того последнего, остающегося в
жизни, которого видишь перед самой смертью. И он точно так же смотрел...
Передо мною были испуганные, как у меня самого, глаза иностранца. У
остальных, которые выставились из бэтээра, держа автоматы дулами вверх, и у
тех, которые стояли на земле передо мною, были совсем другие глаза. В них
нельзя было смотреть - да и не надо было мне смотреть в них.
Когда чеченец приходил к врагам, чтобы выкупить у них тело убитого
брата, - им в глаза он никогда не смотрел. Если же его самого ловили и
собирались убить, он тоже не смотрел им в глаза. Так продолжалось